Селим Ялкут - Львовский пейзаж с близкого расстояния

Пока мы неспешно добирались до Почаева, я пытался вникнуть в нравоучительные двенадцать добрых дел, перечисленные на дверях Богоявленского собора.

Правда от смерти избавляет.

Представить не просто. Иную смерть, кроме физической, трудно вообразить, а физическая — очевидна. А вот к следующему тезису комментариев не нужно. Про Кременец лучше не скажешь. Смирения сам сатана трепещет.

Так оно и есть…

Киев, 2002 год

Я получил приглашение от Веры, зайти к ее подруге Гале — поэтессе. Галя — тонкий, изящный, подсушенный стебелек с седой челкой и раненым взглядом. Когда-то Галя работала в Институте этнографии, поехала в экспедицию в Карпаты. Давно, лет двадцать назад. В Карпатах познакомилась с человеком по имени Иван и стала наезжать к нему, погостить. Жить у Ивана (Ивасика, как его называла Галя) было интересно. Он был местным целителем, и год от года слава его росла. Для Гали место всегда находилось, тем более, она дома не засиживалась, с утра уходила в лес. Там ей легко думалось и сочинялось. Галя представляла собой неизбывный тип русской интеллигентки, от которого на душе почему-то становится празднично и тоскливо одновременно. Объяснить трудно, но, прочувствовав, уже не забудешь. Столетие миновало, все переменилось, а тип сохранился. Только наметился переход с папирос на сигареты с фильтром, хотя старшее поколение еще докуривает «Беломор».

В хождениях по лесам Гале было хорошо. Поэты ценят такие минуты. Потому Галя любила наезжать к Ивасику. Но в последний приезд вдохновение стало барахлить, как-то разладилось. Причем странно. Поначалу шло, как прежде. Пока Галя карабкалась на любимую поляну, рифма раскручивалась сама собой. Как барабан колодца, она посылала пока еще пустую емкость — сосуд вдохновения, чтобы вернуть его полным живительной влаги — слияния элементов первоосновы, рождающих поэзию. Не зря ведь источник, родник служат расхожей (в банальности — истина) метафорой творчества. Первая пчелка-разведчица еще только зависала над трепетным цветком вдохновения, еще чуть слышный зарождался перебор таинственных касаний, и клейкая нить поэтического размера стежок за стежком заполняет форму, взад-вперед, будто раскачивается мостик над карпатским ущельем, над кипящей внизу водой. Хорошо! Но вот ощущение, которое Галя ценила и считала своей настоящей жизнью, стало глохнуть. Какие-то помехи разрушали гармонию, толкали под руку, рвали нить, рассыпали нанизанные камешки. Становилось почему-то обидно и даже мучительно. Появилось странное тяготение к украинским словам, как у беременной к мелу — зачем-то нужно, но зачем? Нет, все было бы ничего. Галя любила музыку украинской речи, но как творить на двух языках сразу? Даже просто изъясняться, если, конечно, грамотно. А так в голове, как в плохом радиоприемнике, постоянно вертелась словесная чушь, шум, обрывки разговоров, даже музыка, будто это была не драгоценная голова поэта или, точнее, поэтессы, а местный базар перед Пасхой — ярмарочный балаган с гирляндами бумажных цветов, геометрическими узорами мохнатых одеял-лижников, акварельным разливом керамической глазури — кружек, мисок, составленных в долгие ряды и отзывающихся на цвет выбеленного весеннего неба, полного ожидания Пасхального чуда.

Как избавиться от навязчивого бормотания? Сначала Галя объясняла просто — жизнь в украинском селе, среди неиспорченного городским кошмаром языка должна дать результат. Именно ей, работающей над словом. Но почему так? Что за испытание без понятного смысла? Чепуха какая-то. Но постепенно стало проявляться. Среди привычной мешанины стали проскакивать фразы примерно такого содержания. Допоможi нашiй Украiнi. Допоможi рiднiй Украiнi. Ти ж добра жiнка, допоможi. Много раз подряд. Причем заклинания проявлялись не механически, тупо, а проникновенно, хотелось немедленно все бросить и бежать помогать. Отзывчивая Галя была совсем не против, но (опять же) что делать? Прятать, размножать, бинтовать… Кого? Где? Не было ясности. А благородные призывы мешали сосредоточиться и искать свое. Галя тяготела к лирике личной, а не гражданской и стала нервничать. Потом голос прорезался полностью, окреп и принял устойчивую интонацию, с ним стало можно общаться и спорить. Именно на этой стадии врачи ставят диагноз. Шизофрения. Никаких сомнений. Видно, и Гале была пора, тем более, что она подрабатывала сценариями просветительских фильмов, в том числе, на медицинские темы. Все становилось ясно. Она еще (наивная) попыталась объясниться с голосами, но те заладили хором и слышать ничего не хотели. Допоможi, допоможi. Вот так самая возвышенная и спасающая идея может обернуться безумием. Галя долго стояла босиком, прислонившись к сосне, вдыхала глубоко, даже приклеилась к дереву затылком. Не полегчало. Опять и опять. Допоможi допоможi . А чем? Самой было впору вызывать карету. Она еще посидела на склоне, глядя на туман, поднимающийся со дна ущелья, на склон, укрытый, как камуфляжем, серыми, коричневыми, зелеными квадратами и угольниками огородов. Как-то мрачно и болезненно получалось. Приедет — и тут же на обследование, на рентген черепа (черепа! — страшно звучит), пенсию, наверно, дадут. Но тут прозвонили в церкви. Наступал светлый вечер. Галя еще прошлась, стараясь не нарушить хоровод луговых цветов. Пора, пора прощаться с прекрасной жизнью, зачерпнуть пригорошней томительное безумие, в котором пребывают поэты и бунтари, спрятать в него лицо, забыться в коварном, вкрадчивом шепоте. Галя еще подумала, что ее шизофрения похожа на приступы зубной боли, то стихает, то разгорается, пульсирует, долбит. Вот опять. Допоможi . А сейчас передышка. Чуть ниже потянулось с мычанием стадо. Опять ударил дальний колокол. И тут до Гали дошло. Ну, наконец, до чего просто. Она слетела с горы, перебежала мостик и ворвалась в дом. Ивасик сидел спиной и позы не изменил.

— Ивасик. — Сказала Галя твердо. — Зачем ты меня уговариваешь? Я — за. Только прошу, не мешай. А ты, прямо, агитатор.

Тут Ивасик обернулся. Лицо у него оказалось виноватое. — Галя. Ти ж мене вибач. Я ж не сильно. Ти, мабуть, у Киеві усіх знаєш. Скажі там. Це моя мрія [9] Галя, ты меня извини. Я не сильно. Ты, наверно, в Киеве всех знаешь. Скажи там. Это моя мечта. .

— Ничего себе не сильно. Я чуть с горы не свалилась, две недели только и слышу. Допоможи, допоможи. Поехали, сам допоможешь. Посажу перед ЦК и уговаривай. Хоть целый день. Я тебе буду передачу носить. Или нет, перед ЦК тебя арестуют. Лучше перед Спилкой . А то письменныки так славят, что стыдно слушать. А меня не агитируй. Я — за.

— Ти мені підкажі, хто допоможе. Я своіх загітував усіх. Це ж вам — росіянам потрібно прояснити.