Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Жена штандартенфюрера

— Где ты так напилась?

— Я была с группенфюрером Кальтенбруннером. Он пригласил меня в ресторан. Он увидел меня с чемоданом и взял его у меня. Если бы не он, гестапо точно бы меня поймали. Видишь? Он не такой уж и плохой. Он даже предложил мне работу в Вене.

— Работу? Какую ещё работу?

— Не знаю, какую-то работу в офисе. Он не вдавался в подробности.

— Что именно он сказал?

— Он сказал: «А почему бы вам не переехать в Вену и не работать у меня? Обещаю, что вы ни в чем не будете нуждаться». Вот его точные слова.

Генрих вдруг рассмеялся.

— Он хочет, чтобы ты стала его любовницей.

— Что? — Я замотала головой, отмахиваясь от нелепейшего, в моих глазах, предположения мужа. — Он вообще ничего подобного не говорил!

— А что ты подумала он имел в виду под «ни в чем не будете нуждаться»?

— Ну не знаю. Зарплату?

Генрих расхохотался ещё сильнее.

— Какая же ты наивная, маленькая девочка, богом клянусь! Правильной интерпретацией его слов было бы следующее: «Почему бы вам не переехать в Вену, чтобы я снял для нас уютное гнёздышко, где я буду навещать вас после работы? А так как я дам вам очень хорошую позицию в офисе, когда мне будет одиноко во время обеденного перерыва, будете составлять мне компанию. А я сделаю так, что у вас будет всё, чего только пожелает душа любовницы генерала».

Всё ещё слегка покачиваясь, я слегка прищурила глаза на мужа, пытаясь понять, соответствовали ли его намёки правде.

— Ты уверен, что он именно это имел в виду?

— На сто процентов. Я ведь тоже мужчина.

Мне это почему-то показалось очень забавным, и я снова захихикала. Я вдруг подумала, какой у меня был красивый муж и забросила руки ему на плечи.

— Поцелуй меня, Генрих. Ты такой красивый сегодня.

— Господи, да ты и вправду жутко напилась! Я рад, что группенфюрер Кальтенбруннер тебя вовремя отвёз домой, а то бы ты к нему целоваться полезла.

Я в шутку стукнула его по голове.

— Я бы никогда такого не сделала!

Этот дождь, кажется, никогда не закончится. Из постели вылезать совершенно не хотелось, да и что за смысл? На улицу не выйти, а внутри отель «Ритц» был наводнён высокопоставленными офицерами — новыми хозяевами Парижа. Сам фюрер, говорят, собирается приехать, чтобы лично осмотреть ещё один поверженный город, да и какой! Ведь после Великой Войны именно здесь, на французской территории, был подписан унизительный Версальский договор. Было вполне объяснимо, почему он не мог дождаться, чтобы ткнуть французов носом в свою очередную победу: смотрите, смотрите на нас, расу завоевателей, марширующих по вашим улицам в то время как вы склоняете перед нами головы.

Для рейха дела не могли идти лучше: западная Польша была давно оккупирована, вместе с Францией и Норвегией. Как немка, я должна была бы радоваться нашим победам, но только вот мне отчего-то было совсем не весело. Рейх уже забрал моих родителей, которых я не видела целый год, в течение которого нашим единственным средством сообщения были редкие телефонные звонки, чтобы убедиться, что у всех всё было хорошо. Про Адама и доктора Крамера, которым пришлось бежать из страны, спасая свои жизни, я и говорить не стану. Так много других людей из бывшего еврейского района также исчезли, либо погибли от рук своих мучителей в форме, либо были согнаны в концентрационные лагеря, как наши бывшие портные, Либерманы.

Мой старший брат, Норберт, служил сейчас где-то под Варшавой и писал мне длинные письма, говоря, как он хотел, чтобы всё уже наконец закончилось, и жизнь пришла бы в норму, и он мог бы вернуться домой. После короткой осады Варшавы, главной задачей Вооруженных СС стала организация гетто для местных и немецких евреев и постоянный надзор над ними. Массовые расстрелы также стали вполне обыденной практикой; Норберт никогда не писал мне об этом, но я-то знала, что ему приходилось в этом участвовать. Тон его писем становился всё более и более безрадостным.

Урсула, и та не смогла составить мне компанию в этой поездке, но хотя бы по приятной причине: они с Максом ожидали их первенца в следующем месяце, а поэтому она не хотела рисковать и путешествовать на такое длинное расстояние. Помню, как в первый день, когда они только поделились с нами новостями, у нас с Генрихом состоялся серьёзный разговор.

— Они выглядят такими счастливыми, — сказала я, пока мы шли домой после праздничного ужина у Макса и Урсулы. — Поверить не могу, что скоро они станут родителями.

— Они ждали этого ребёнка больше трёх лет, конечно, они на седьмом небе. — Задумчиво отозвался Генрих. — Надеюсь, что это девочка.

— Почему девочка?

Он слегка пожал плечами.

— Потому что если это будет мальчик, то он станет всего лишь ещё одним солдатом для рейха. К сожалению, всех арийских детей только в этом качестве и видят в наши дни, а особенно тех, кто родились у офицеров СС. Как только он родится, рейхсфюрер лично его окрестит, затем они начнут учить его маршировать и отдавать салют, после чего последует Гитлерюгенд, его первый кинжал с надписью «Кровь и честь», и всего через несколько лет рейх получит ещё один до мозга костей индоктринированный продукт, эсэсовца, слепо верящего в идеалы своего фюрера и готового отдать жизнь за победу национал-социализма. Вот поэтому-то я и надеюсь, что это девочка.

Я задумалась на какое-то время. Грустно было это признавать, но Генрих был на сто процентов прав.

— Ты поэтому детей не хочешь? — я наконец решилась задать вопрос, который мучил меня уже долгое время.

Он обнял меня за плечи и прижал к себе.

— Я очень хочу детей, любимая. Пять или даже десять.

Я рассмеялась.

— Но только это будут не наши с тобой дети, — продолжил он. — Это будут дети рейха.

Я прекрасно его понимала. Хоть я и не делилась ни с кем подобными мыслями, даже с Генрихом, но втайне я была рада, что до сих пор не забеременела. Я очень хотела родить ему детей, но со всем происходящим сейчас в наших жизнях, со всем ежедневным риском, я не могла вынести мысли о том, что могло бы статься с нашими детьми, провались мы и попадись в руки гестапо. Рейх у нас так просто государственной измены не прощал.

— И что ты предлагаешь? — спросила я его после паузы.

— Подождём, пока всё не кончится, — просто ответил Генрих.

— А что, если это никогда не кончится? Что если они завоюют всю Европу? Что если полмира станет частью рейха?

— Невозможно. Они этого никогда Гитлеру не позволят.

— Почему ты так уверен? Наша военная машина пока никакого сопротивления не встретила.

— А когда наконец встретит? Когда остальные всё-таки увидят, что мы, «представители высшей расы», также сделаны из крови и костей. А когда они выиграют свою первую битву, они поймут, что немецкая армия вовсе не непобедима, как они раньше думали. — Генрих посмотрел прямо перед собой и вздохнул. — И тогда рейх падет.