Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Любовница группенфюрера

Я снимала серьги под пристальным взглядом мужа. Он стоял, прислонившись к двери, со скрещенными на груди руками. Вид у него был не самый довольный.

— Что? — Наконец не выдержала я и встретилась глазами с его сквозь отражение в зеркале туалетного столика, продолжая вынимать шпильки из волос.

— Ты опять ездила в Вену.

Я ничего не ответила и только продолжила расплетать свои длинные светлые волосы. В чем был смысл утверждать очевидное? Ну естественно, я ездила в Вену. Я ездила в Вену по крайней мере четыре раза за последние пару месяцев, и Генрих прекрасно это знал.

— Ты опять встречалась с Кальтенбруннером, не так ли?

— Я с ним не сплю, если ты к этому ведёшь, — холодно ответила я.

Я не солгала, когда сказала это. Было бы чудовищно даже предположить что-то подобное, особенно после всего того горя, от которого мы так ещё и не оправились: нет ничего более болезненного для родителей, чем лишиться их первенца, а мы лишились нашего, ни разу не подержав его на руках и не сказав, как сильно мы его любили. Я всё ещё винила во всём себя, несмотря на слова доктора о том, что сильный стресс, вызванный смертью моего брата Норберта, был всему виной.

Доктор старался как мог меня уговорить, приводя доводы о том, что такое часто случается во время первой беременности, и что было глупо из-за этого убиваться. Мы были молоды и абсолютно здоровы, и у нас будет ещё куча детей в будущем. «Мне не нужна куча, мне нужен был этот ребёнок,» хотела я сказать ему в ответ, но что тут было поделать? Ничего, ровным счётом ничего, чтобы вернуть моего брата или нерождённого малыша обратно. Единственное, что я могла сделать, так это планировать мою месть, месть человеку, который был в ответе за их смерть. Имя этого человека было обергруппенфюрер Рейнхард Гейдрих — шеф Главного Имперского Управления Безопасности или просто РСХА, наш с Генрихом непосредственный начальник. Именно поэтому я и продолжала ездить в Вену почти каждые две недели, потому что в Вене жил единственный человек, который мог помочь мне привести мой план в исполнение. Имя этого человека было группенфюрер доктор Эрнст Кальтенбруннер, лидер австрийских СС.

— Знаю, что нет. Но даже если бы и спала, меня бы это и то беспокоило меньше, чем то, во что ты себя, как я подозреваю, втягиваешь. — Генрих нахмурился. — Я же чувствую, что ты что-то затеваешь, и мне это совсем не нравится. Особенно, когда ты мне не говоришь, что ты затеваешь. А учитывая, что ты имеешь дело с Кальтенбруннером, я тем более уверен, что что бы это ни было, добром оно не кончится.

Генрих был прав, конечно же. Он всегда был прав. Но я всё равно не могла раскрыть ему своих планов — единственный секрет, который я хранила от него со дня нашего знакомства. Раньше мы всё друг о друге знали. Раньше я дважды не подумала, прежде чем раскрыть ему самую большую свою тайну — тайну моего происхождения. Я взяла и рассказала ему о том, что я и вся моя семья были евреями, живущими по давно подделанным документам, хотя он и был штандартенфюрером СД и мог запросто отправить нас всех вон из страны за такие признания, и это если бы нам повезло, а то бы и прямиком в работные лагеря. Но я всё равно ему всё рассказала. Потому что доверяла ему. Потому что любила. Потому что знала, что и он так же сильно меня любил.

Раньше и он мне во всём доверял. Доверял достаточно, чтобы раскрыть мне то, что был он на самом деле двойным агентом, начавшим работать на американскую секретную службу за несколько лет до нашей встречи. Раньше у нас не было друг от друга никаких секретов. Но это всё было раньше — до того, как Гейдрих убил моего брата.

Он не сам спустил курок, но это нисколько не уменьшало его вины. Когда я пришла к нему с просьбой перевести Норберта с позиции надсмотрщика в Аушвице, позиции, которая и стала началом конца для моего брата с ежедневными ужасами и мучениями, применяемыми к его народу, шеф СД попросту отказался меня слушать. Он мог бы спасти Норберту жизнь одной своей подписью, но не захотел. Просто потому, что ему нравилось играть в Бога. Просто потому, что ему было плевать на человеческие жизни. И вот поэтому он скоро расстанется со своей.

Я заметила совсем не хорошую ухмылку у моего двойника в зеркале. План, который обрисовал для Гейдриха лидер австрийских СС доктор Кальтенбруннер, был просто беспроигрышным. А лучшей его частью было то, что в случае расследования, которое наверняка последует, не было ни единого шанса, что кто-то мог бы заподозрить нас двоих.

— Генрих, ты же знаешь, как я тебя люблю, правда? Обещаю тебе, скоро всё закончится. Просто дай мне ещё немного времени и не беспокойся ни о чем. Я знаю, что делаю.

— Почему тогда ты мне ничего не расскажешь? Как будто я бы не стал тебя слушать и отказался бы тебе помочь…

В его голосе звучала плохо скрытая обида. Я тоже его понимала: когда твоя собственная жена идёт к кому-то другому за поддержкой и более того, хранит это от тебя в тайне, это самая первая причина, чтобы чувствовать себя обиженным. Я повернулась на стуле лицом к нему и посмотрела ему прямо в глаза.

— Любимый, я не могу. Ты просто…слишком хороший для этого человек. А мне в этом деле нужна помощь очень плохого.

Поэтому-то группенфюрер Кальтенбруннер и был самым очевидным выбором на роль моего партнёра по заговору. Будучи агентом контрразведки, Генрих старался спасти как можно больше жизней; просто для сравнения, доктор Кальтенбруннер мог вполне хладнокровно стоять над человеком, которому он выстрелил в шею и смотреть, как он истекает кровью у него на глазах.

— Мне это всё не нравится, Аннализа. Ты затеваешь что-то очень опасное, я нутром чувствую.

Даже если и опасное, то что? Меня это не сильно пугало с тех пор, как я потеряла двух настолько дорогих мне людей, с тех пор, как наблюдала, как их опускали в могилу. С ними умерла часть меня, хорошая часть, которую учили забывать и прощать на протяжении всей жизни. Перед похоронами я и сама хотела умереть; а вот сразу после решила жить, пусть и с одной целью — положить Гейдриха в могилу. Это поистине жалкое существование, когда ты живёшь только ради своей мести, но у меня не было другого выбора. Я бы не смогла жить с этим, если бы не отомстила.

— Тебе не о чем беспокоиться, любимый. Доктор Кальтенбруннер настолько же вовлечён в то, с чем он мне помогает, как и я. А он не из тех людей, которые рискуют своей жизнью или же ставят её под угрозу так просто.

Отчасти это было правдой. Но другую часть я решила не озвучивать. Доктор Кальтенбруннер сам не позволил бы, чтобы со мной что-то случилось. Я ему нужна была живой, для себя. Но этого Генриху знать было совсем не обязательно.