Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Любовница группенфюрера

Я не двигалась, пока он раздевал меня, пуговицу за пуговицей, очень медленно, пока не снял с меня всё до последней детали одежды, в то время как сам стоял передо мной в полном обмундировании. Не осталось между нами больше лжи, и нечего больше было прятать; я позволила ему смотреть на себя в свете дня сколько ему хотелось, пока он не протянул ко мне руки и не обнял меня, целуя так крепко, что в лёгких не осталось больше воздуха. Он был моим воздухом.

— Займёшься любовью с еврейкой? — улыбнулась я ему, когда он осторожно уложил меня на кровать и лёг сверху.

— Нет. С девушкой, которую люблю.

Я обняла его руками и ногами одновременно, клянясь себе в ту минуту, что никогда больше его не отпущу. Он ведь был прав: я любила его, каждой самой крохотной клеточкой своего тела.

Эрнст держал меня в объятиях на протяжении всего времени, пока я рассказывала ему свою историю с самого начала. Иногда он прерывал меня вопросами, но в основном просто молча слушал, перебирая мои волосы. Он всё ещё злился на меня за то, что работала на союзников, и продолжал повторять, что я всё с самого начала должна была ему рассказать, и тут же качал головой над абсурдностью собственных слов. Он выкурил уже слишком много сигарет, так и не в силах понять, как его угораздило влюбиться в девушку, принадлежащую к расе, которую он поклялся истребить. Но больше всего он думал о том, что теперь делать со мной, когда у Мюллера и Райнхарта было на меня такое толстенное дело, что единственным моим возможным будущим была виселица или же газовая камера.

— Только через мой труп! — заявил он не терпящим возражения тоном, когда я осторожно высказала мысль, что они могли скоро сами сюда приехать, чтобы арестовать меня.

Я терпеливо сидела рядом с ним на краю кровати, наблюдая за ним, в то время как он задумчиво водил указательным пальцем по дулу своего пистолета на прикроватном столике.

— Сам меня застрелишь? Чтобы они не мучили меня? — я по-своему интерпретировала его действия.

— Что? — Эрнст, казалось, очнулся от своих размышлений и посмотрел на меня в неверии, что я действительно только что озвучила подобное предположение. — Нет, конечно! Как ты вообще могла такое подумать?

— Они же всё про меня знают. Из страны ты меня вывезти не успеешь. Спрятать тоже. Что ещё остаётся?

— Попробуем кое-что очень рискованное. Но только ты должна мне полностью довериться.

Я кивнула.

— Я тебе доверяю.

— Хорошо. Тогда одевайся, и… Придётся отвезти тебя обратно в РСХА.

Мы оба собрались в абсолютном молчании. Я ничего у него не спрашивала, потому что уже знала, что он никогда не сделает ничего, чтобы мне навредить. Я позволила ему связать себе руки его галстуком, чтобы всё выглядело так, будто он допрашивал меня всё это время.

— Надо бы тебе меня ударить, — заметила я уже в холле.

— Зачем это ещё?

— Ну, если ты предположительно допрашивал меня, то всё должно выглядеть натурально. Стукни меня куда-нибудь по лицу, только чтобы кровь была видна.

— Не стану я тебя бить!

— Придётся. Будет слишком уж подозрительно, если я вернусь без единой отметины на лице.

— Аннализа…

— Не спорь. Просто сделай это, и всё. И хватит тянуть время. Я переживу небольшую оплеуху, не переживай.

Он втянул воздух и нерешительно переступил с ноги на ногу.

— Ладно. Я ударю тебя по губам, открытой ладонью, несильно, но так, что будет кровь.

— Идёт. Ну, давай уже!

— Не могу я, пока ты на меня смотришь!

Я закатила глаза перед тем, как закрыть их. Вдруг он сжал моё лицо обеими ладонями и крепко меня поцеловал.

— Прости, пожалуйста!

Прежде чем я хоть что-то успела понять, он ударил меня с такой силой, что я едва устояла на ногах. Меня никто никогда раньше и пальцем не трогал, так что можно и не объяснять, насколько это было шокирующим опытом. Я инстинктивно прижала пальцы к разбитым губам, сразу же почувствовав привкус крови во рту.

— Прости, пожалуйста! Любимая, солнышко, тебе очень больно?

Мне бы, конечно, было сейчас по-своему жаль моего несчастного любовника, бормочущего свои извинения и целующего мои невольно наполнившиеся слезами глаза, но у меня слишком звенело в голове, чтобы сосредоточиться на чём бы то ни было другом. Если это было тем, что он называл «несильно,» то мне и подумать было страшно, как приходилось тем, кого он бил кулаками и со всей мощи. Я бы скорее всего умерла от сотрясения мозга после первого же удара.

— Нет, всё в порядке, жить буду. — Я утёрла слёзы рукавом и заметила несколько красных капель на манжете моей белой рубашки под формой. Если уж это не выглядело как первоклассный допрос, то я не знаю, что могло быть убедительнее. — Пошли.

Эрнст поцеловал меня в лоб, шепнул, что любит меня, и вывел меня из дома за шиворот, в случае если Райнхарт послал своих гестаповцев вслед за нами, чтобы те помогли шефу РСХА, если что-то пойдёт не так… Или чтобы проследить за ним. Он нарочито грубо пихнул меня на заднее сиденье машины, сел впереди и завёл её.

— А теперь слушай меня очень внимательно. План такой…