Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Любовница группенфюрера

Придётся согласиться с таким его толкованием моей проблемы. Лучшего объяснения у меня всё равно не было.

— Да, но это не всё. Не знаю, правда, что я тут делаю, потому что я даже сказать вам не могу, что именно меня гложет… Вы, наверное, думаете, что у меня с головой не всё в порядке, да?

— Да нет же, вовсе нет. Напротив, я очень даже хорошо вас понимаю. Не буду спрашивать, что именно такого вы не можете со мной обсуждать, но если вам от этого станет легче, то признаюсь, что на протяжении всей моей карьеры у меня частенько возникали такие же чувства. Держать язык за зубами и хранить чужие тайны всё время может любого с ума свести. Знаете, что мне помогает? Я пишу книгу. Мемуары. Не физическую книгу, конечно же, а так, наброски в уме. — Он рассмеялся. — В один прекрасный день, когда всё это закончится, я сяду за печатную машинку и напишу её, эту книгу. Но пока её воображаемый вариант помогает мне организовывать мысли, понимаете?

Я кивнула.

— Пожалуй, тогда и я последую вашему совету и начну вести дневник. Тоже в уме. — Я улыбнулась и спросила, набравшись наконец храбрости. — Герр оберфюрер, вы всё своей жене рассказываете?

— Я предпочитаю, чтобы она не знала ничего конкретного касательно моей работы. Но вы в данной ситуации находитесь в лучшем положении, чем я: вы с мужем работаете в одном офисе, так что вы всегда можете поговорить с ним.

Я невольно вздохнула и отвела взгляд.

— Я бы к вам не пришла, если бы всё было так просто.

Шелленберг пристально разглядывал меня какое-то время, и затем спросил, как всегда попав прямо в десятку:

— Это имеет какое-то отношение к вашему начальнику?

«И как он всегда всё угадывает?» Но я тем не менее подняла на него глаза и уверенно ответила, не поведя и бровью:

— Нет.

Он ухмыльнулся краем рта.

— А вы стали хорошей лгуньей, Аннализа. Только я всё равно всегда распознаю, когда именно вы лжёте. Идите-ка назад, пока он не вернулся и не заметил, что вас нет на месте. И не волнуйтесь, наша сегодняшняя встреча останется между нами. И помните, мои двери всегда открыты для вас.

— Спасибо, герр оберфюрер.

Я поднялась со стула, пожала его руку и была уже почти у двери, когда шеф внешней разведки вдруг окликнул меня.

— Аннализа! Постойте. Мюллер вас расследует. Не знаю уж, чего именно он выискивает, но… Будьте осторожны. Ну, идите же! И смотрите, я ничего вам не говорил.

Я наконец вышла из оцепенения, в которое меня вогнали его неожиданные слова, заставила себя кивнуть в благодарность за информацию, и пошла обратно в приёмную, где даже Георг заметил мой растерянный и одновременно встревоженный вид.

— Всё хорошо?

Я изобразила улыбку в ответ на его вопрос.

— Да. Как никогда.

Как никогда, это точно. Всё было плохо, как никогда.

Вечер с Максом и Урсулой должен был быть обычной встречей друзей за ужином, только вот настроение было совсем безрадостным. Только их дочь Грета, казалось, не замечала непривычно молчаливого тона за столом и продолжала играть с Сахарком, предпочитая болонку нашей немецкой овчарке Рольфу, который был раза в два больше неё.

— Значит, осаде Ленинграда конец? — Макс с благодарностью кивнул Магде, которая подлила вина в его бокал, и сразу же поднёс его к губам. — Ещё один потерянный для нас город.

— Макс, родной, давай не будем… Ты же обещал, никаких разговоров о войне сегодня. — Урсула накрыла ладонью руку мужа и легонько её сжала. — Сейчас и так все только об этом и говорят на каждом углу. Даже в салоне, где я делаю укладку!

— Благодаря британской авиации, весьма скоро тебе придётся самой укладывать волосы, любимая.

Макс вынул сигарету из портсигара и зажёг её. Магда тут же принесла пепельницу и поставила рядом с ним. Грета вот уже которую минуту пыталась завернуть Сахарка в салфетку, но Макс был слишком далеко своими мыслями, чтобы обратить на ребёнка хоть какое-то внимание.

— Грета, что ты делаешь с бедной собачкой, малыш? — Урсула наклонилась к девочке, играющей на полу.

— Хочу сделать ей платье, как у моей куколки.

— Собачки не носят платья, родная. Оставь бедное животное в покое!

— Если так и дальше пойдёт, мы и вовсе войну проиграем.

— Макс! Как ты можешь так говорить?

— А что? Ты думаешь, я один так думаю? Генрих, ты разве не согласен, что вся кампания идёт совсем не так, как изначально планировалось? Разве мы не должны были завершить советский блицкриг ещё к зиме сорок первого? Так как же так получается, что на дворе сорок четвёртый, а мы увязли во всём этом по самое горло? — Макс приложил два пальца к шее.

— Мамочка, смотри!

— Не сейчас, родная.

— А что, если фюрер ошибается?

— Макс!!!

— Мамочка?

— Генрих? Ну скажи же что-нибудь?

Грета тянула отца за рукав, но тот не отводил взгляда от своего друга, ожидая его ответа. Я сидела и думала, что такого мог ему ответить Генрих, когда он прекрасно знал, что война для Германии была уже наверняка проиграна.

— Может, всё ещё не так уж и плохо, — мой муж попытался ответить как можно мягче. — Может, это просто небольшая заминка. Мы всё ещё можем перегруппировать наши армии, подвезти новую порцию амуниции и контратаковать.

— Только вот нет у нас этой самой амуниции в том количестве, в каком она есть у них, — Макс проговорил едва слышно, кусая ноготь. — Мы же оба работаем на внешнюю разведку и знаем все цифры. Они превосходят нас и в людях, и в вооружении. И это только русские. А теперь посчитай союзников, и их авиацию, и их вооружение, и их амуницию… А что, если они откроют второй, западный фронт? Да мы же физически не сможем сравниться с ними в цифрах. Кто-то должен открыть глаза фюреру, пока не стало слишком поздно. Пока ещё можно что-то сделать.

— Он не хочет ничего слышать, Макс, ни цифры, ни своих генералов, которые докладывают ему о реальной ситуации на фронте. Одни только разговоры о возможном проигрыше он считает дефитизмом и приказывает расстрелять всех и каждого, кто проявляет подобные настроения.

— Но Генрих, это же неправильно! Он сделает так, что мы лишимся самой нашей страны… Да он же истребит нас всех!

— Макс!

— Что, Урсула? Я только озвучиваю, что у всех на уме, но что все боятся высказать вслух. Да половина командного состава разделяет моё мнение!

— Макс, я тебя умоляю, перестань говорить подобные вещи!

— Кто-то должен о них говорить, родная!

— Папа, смотри!

— Офицерский состав с передовой тоже так считает. Я ходил на встречу с некоторыми людьми, и все они соглашаются в одном: что если лидер партии лишился способности мыслить чётко, ослеплённый своей властью и отказывающийся взглянуть правде в лицо, то он больше не является настоящим лидером.

— Макс!!!

— Мы не можем выиграть эту войну просто потому, что наш фюрер считает, что мы — высшая раса. Войны выигрываются оружием и машинами, а не чьим-то свидетельством и рождении. Генрих, пойдём со мной на следующее собрание и послушай, что они предлагают. Это наш долг — спасти нашу страну, пока ещё есть возможность.