Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Жена штандартенфюрера

— Кстати, Фридманн, раз уж вы всюду берёте с собой свою супругу, почему бы вам не устроить её на работу в СД?

Генрих явно не был в восторге от такого предложения, но собрался и вежливо ответил:

— У неё уже есть работа, герр группенфюрер. Она танцует в одном из театров в Берлине.

— Это не настоящая работа, Фридманн. Теперь, когда мы ведём войну с несколькими странами, нам нужна помощь всех наших граждан, трудящихся во имя победы великого германского рейха. А из неё вышла бы отличная секретарша. Или даже радиооператор — они нам всегда нужны.

— Это было бы просто чудесно! Я всегда хотела работать с радио! — Я воскликнула, вложив как можно больше энтузиазма в свои слова, прежде чем Генрих мог хоть что-то возразить.

— Вот видите? Она сама хочет нам помочь. Прекрасно, фрау Фридманн, как только мы вернёмся в Берлин, я велю зачислить вас в ряды женских СС. Доброй ночи, штандартенфюрер. Фрау Фридманн.

Гейдрих кивнул мне и направился в другую сторону дальше по коридору. Я вдруг вспомнила, как группенфюрер Кальтенбруннер говорил, что Гейдрих ходил настолько неестественно прямо из-за палки в одном месте, и снова чуть не расхохоталась. Генрих, однако, был далёк от хорошего настроения и как-то совсем нехорошо смотрел на меня.

— Что? Я что-то не то сказала?

— Зачем ты вообще на подобное согласилась?

— Генрих, да ты только подумай об этом! Как секретарь или тем более радистка, я смогу иметь самый лёгкий доступ к каким угодно документам и приказам!

— Да, а также это самый лёгкий способ себя инкриминировать! Ты что, думаешь, они не поймут, откуда идёт утечка?

— Значит, я буду очень осторожна.

— Ты открываешь такую банку с червями, Аннализа, ты даже и не подозреваешь.

— Ну так пойдём скорее в номер, где ты сможешь мне всё в деталях объяснить.

Генрих старался не подавать виду, но всё же заухмылялся, открывая дверь в наш номер. Он прекрасно понимал, что я подразумевала под «объяснением», а поэтому уже и не сильно сердился.

— Я поеду в Берлин сразу вслед за тобой.

— Никуда ты не поедешь, Адам! Ты останешься тут и конец разговору! — Зашептала я как можно более строго; мы всё-таки были в церкви и сильно шуметь на него я не могла.

— Ты же сама говорила, что вам нужен радист в Берлине, так чем я не гожусь?

— Тем, что тебя могут узнать, и тогда все твои фальшивые бумажки тебя уже не спасут!

— Никто меня не узнает! Ты, и то меня не узнала, а к тому же я совершенно бесполезен здесь, в Париже. У меня ужасный французский с немецким акцентом, больше вероятность, что меня здесь гестапо схватят, чем там!

В этом он был вообще-то прав, но сама идея мне всё равно сильно не нравилась.

— Ну а что скажет твоё начальство? Ты думаешь, они тебя вот так просто возьмут и переведут?

— А я уже с ними связался, они не против. Даже сказали, что это — отличная идея.

Я знала, что несмотря на его мягкую натуру, у Адама была одна отличительная черта: он мог быть ужасно упрямым, если уж на что нацелится. Именно этим своим упрямством он и убедил своего отца, доктора Крамера, разрешить ему стать танцором вместо того, чтобы следовать по его стопам в медицине. Американской секретной службе надо было отдать должное, они не только заботились о своих агентах, но и о членах их семей. Я искренне обрадовалась, когда услышала, что отец Адама уже ассистировал одному из докторов в одном из Нью-Йоркских еврейских госпиталей, пока его английский не будет на достаточном уровне, чтобы стать независимым специалистом. ОСС с радостью готово было принять на себя заботы о докторе Крамере, в то время как его сын рискует жизнью на другом конце света. Адам считал это весьма честной сделкой.

— Ну что ж. Похоже, ты уже всё для себя решил, и никакие мои слова тебя не переубедят.

— Так и есть. — Он улыбнулся.

Я вздохнула и покачала головой, но сделать всё равно ничего не могла. Я наконец поняла, как Генрих должно быть себя чувствовал, когда я упрашивала его помочь ему с его весьма нелегальной контрразведывательной деятельностью. И ещё я поняла, что именно по этой причине я не имела права отговаривать Адама от его решения.

Я осмотрелась на всякий случай и, увидев только обычных прихожан, тихо шепчущих молитвы на скамьях неподалёку, открыла сумку и вручила Адаму небольшой свёрток, который принесла с собой. В нём был завёрнут один из пограничных выездных штампов СД, новый, только что выпущенный специально для оккупированных территорий, который Генрих просто-напросто стянул со стола одного из офицеров во время инспекции нового офиса. Когда я спросила его, а не опасно ли было подобное делать, он только ухмыльнулся и пожал плечами: кто станет подозревать своего начальника в присвоении государственной собственности? Единственным возможным последствием будет выговор, который получит адъютант офицера за небрежное обращение с офисными принадлежностями, а до расследования уж точно не дойдёт: чего только не случается в спешке и неразберихе переезда.

— Вот, передай это лидерам сопротивления перед тем, как уедешь.

— Откуда это у тебя?

— Неважно. Бери и не задавай лишних вопросов.

Адам быстро спрятал свёрток во внутренний карман.

— Спасибо.

— Генриху спасибо, не мне.

— Они уже начали депортацию французских евреев в Германию, так что это очень поможет тем, кого ещё не арестовали.

— Я надеюсь. Ты кого-то из них лично видел?

— Некоторых. Они все сидят по подвалам, скрываются. Слава богу, французы им очень помогают, прячут, где только можно, в отличие от наших соотечественников.

— Потому что они ещё не встречались с нашим гестапо. Вот, возьми это тоже.

Я сняла свои бриллиантовые серьги, золотое колье и два кольца, оставив только помолвочное и обручальное. Адам нахмурился, когда я завернула всё это в носовой платок и сунула ему в карман.

— Это тоже продай перед отъездом и дай деньги тем, кому это будет нужно, ладно?

— Ты уверена?

— Ну конечно, уверена. Я не могла принести наличные, потому что пачки купюр выпирали бы у тебя из карманов и выглядели подозрительно. А это гораздо проще спрятать.

— Я к тому, что… Это всё-таки твои драгоценности.

— Просто камни и метал, Адам. И если эти камни и метал купят кому-то хлеб, я буду очень рада.

— Я сам лично за этим прослежу.

— Вот и хорошо. А теперь давай помолимся.

Я встала на колени на молельную скамью и переплела пальцы под подбородком. Адам остался сидеть на своём месте с неестественно прямой спиной, наверное до сих пор чувствуя себя некомфортно в католической церкви. А мне вот не было дела до того, какому из богов молиться, только бы ответил кто-нибудь.

Я нервно постукивала мыском туфли по полу. Генрих вот уже двадцать минут был на телефоне с начальником управления транспортного бюро Берлина. Наш поезд отбывал всего через полчаса, и время было на исходе.