Елена Тагер - Повесть об Афанасии Никитине

Танцевали у царя не одни только ноги, в танцах полностью участвовало лицо, танцевали глаза, ресницы и брови, танцевал каждый палец руки. В этих искусных, многообразных, необычайно быстрых движениях зрители видели и тигра, и змею, и лань, и царя, разгоряченного охотой, и тот восторг, который ощутил он в волшебном саду, и ту любовь, которая зажглась в нем при виде прекрасной девушки.

А придворные танцевали свое. Они напоминали царю о том, что он обручен с царевной соседнего царства; и они говорили своими глазами, бровями, пальцами о том, как огорчится его невеста и как будет оскорблен ее отец. И угрожающими, наводящими ужас движениями ног, рук и лица они говорили о том, какая страшная истребительная война разгорится между обоими государствами, если царь будет упорствовать в этой своей новой любви.

Жесты придворных были как нельзя более убедительны, и они убедили царя. Он согласился забыть юную деву, которой обещал свою любовь, свой трон и свое царство. И, чтоб вернее забыть, он выбросил кольцо, которое она дала ему. И забыл.

Все это было рассказано в танце.

Придворные, добившись своего, удалились: и царь, прежде чем уйти, протанцевал танец одиночества, в котором каждое движение говорило о безнадежности и о нестерпимой тоске. И зрители плакали от сочувствия к нему, потому что у каждого человека ныла в душе своя рана, каждый хранил след какой-нибудь подавленной мечты, какой-нибудь обманутой надежды. А актер искусством своего танца разбудил и воскресил все это, и над толпой стоял несмолкаемый плач и крики сострадания. Наконец одинокий царь скрылся из виду.

Афанасий протер глаза: ему показалось, что на помост влетела стая белых журавлей и что они танцуют, колебля белые крылья, гибко качая черными головками. Но тут же он увидел: это не птицы, это выбежали девушки-танцовщицы. На них не было ни пышных платьев, ни золотых украшений; только куском белой ткани обернуты были их гибкие тела, а стройные плечи, и руки, и ноги оставались ничем не скрыты. В их черные волосы вплелись гирлянды белых жасминов; ногти на руках и ногах были ярко окрашены красной краской сандала. И эти красные пятнышки мелькали с немыслимой быстротой.

Нельзя было глаз оторвать от этих прелестных плеч, рук и ног, от этих непрерывных, невозможно быстрых и несказанно красивых движений. Среди них была одна, которая не танцевала; она присела на землю, и в том, как опустились ее прекрасные руки, как поникла благородная голова, — во всем была бесконечная скорбь, усталость и безнадежность.

Девушки стремительно закружились вокруг подруги; своим танцем они напоминали ей, как прекрасна была встреча с царем, и убеждали ее, что скорбь рассеется и встреча повторится. Но она знала: он не вернется, кольцо брошено, она забыта, — и отчаяние ее не имело предела. И зрители, вся тысячная толпа, понимали ее, и женщины громко рыдали.

Покружившись, белые девушки удалились. «Одна-одинешенька осталась ты, лебедь белая, головушка твоя победная!» — молвил Афанасий, сам готовый заплакать — такой жалостью исполнилось его сердце при виде одинокой, припавшей к земле белой фигурки. Но она шевельнулась, она подняла свою поникшую голову, и он громко ахнул: «Да это Чандра!»

— Чандра, — подтвердил Чандака. — Сейчас она будет танцевать свой главный танец — молитву к богине Лакшми. Будет молить, чтобы богиня ей возвратила супруга.

Чандака мог бы и не объяснять смысла этого танца, и так было все понятно. Чандра порхала быстрее белой бабочки, она неслась плавно, как подхваченный ветром белый лепесток. Она поведала богине Счастья о своем неслыханном горе, и она молила небожительницу восстановить разрушенный брак, — ведь царь все-таки любит ее, смиренную деву, а не свою царственную невесту. Все это выразила Чандра несравненным искусством своего танца. При каждом движении ее изумительно быстрых маленьких ног с ярко окрашенными ногтями над помостом слышался тоненький звон, а когда ее мольбы Владычице Счастья стали пламенней и неотразимей, тонкий звон усилился, возрос во много раз и неземной музыкой пролился в зал. Сама покинутая любовь звенела и трепетала в этих серебряных переливах то одиноким замирающим лепетом, то множеством окрепших голосов.

— Откуда же это звон такой жалобный? Словно сама земля зазвенела! — добивался Афанасий.

— Это колокольчики на ее ногах, — прошептал Чандака.

— Колокольчики? На ногах! Чудо какое! Да как она вертит-то ими?

— Да, моя дочь танцует искусно, — согласился Чандака. — Но жена моя танцевала лучше. У Камалы на ногах было подвешено триста колокольчиков — и каждым она звенела отдельно. А у Чандры только сто.

— Сто колокольчиков! И каждый своим голосом говорит! Ну, чудо, просто чудо! Да постой, постой! Никак тот-то вернулся?

Он еще не вернулся, он еще был скрыт занавесом, но она уже ощущала его приближение. Богиня Лакшми сжалилась, она дала ей знак своей милости и обещала скорую встречу, — зрители прочитали все это в движениях маленьких ног Чандры и в быстрых мгновенных изменениях ее невероятно выразительного лица. И когда из-за занавеса выдвинулась, сверкая золотом и алмазами, пышная фигура царя и Чандра восторженно простерла к нему руки и замерла на месте, весь зал отвечал криком радости, воплем восторга. Тысячи людей двинулись к помосту, двинулся и Афанасий. Он сам не помнил, когда это началось и как получилось, что он, выставив свое сильное плечо, напрягши крепкие руки, проталкивался к помосту.

Даже в этом тысячеголосом шуме Афанасий различил ликующий зов Камалы:

— Диди! О диди, ты танцевала лучше всех!

Камала все время была тут на помосте, укрытая складкой занавеса, все время простояла неподвижно, не отрываясь от Чандры взглядом. А теперь, победив очарование, освободившись, очнувшись, она бросилась прямо к сестре. Она раскинула свои детские, любящие руки, она хотела обнять Чандру, обхватить ее, свою диди, прижаться к ней близко-близко, крепко-крепко, почувствовать ее всю. Но Чандра не позволила.

Афанасий добрался уже до самого помоста и видел: Чандра тихонько отодвинула Камалу, тихонько ей что-то сказала на ухо и отвернулась. Обида, испуг, отчаяние — все это быстро, быстро сменилось на личике Камалы; и Афанасий сам испугался, когда увидел, как вдруг округлились в ужасе ее черные глаза.

Афанасий видел: Чандра легко спрыгнула с помоста и пошла прямо на людей, словно знала, что люди расступятся. Они расступились. Образовался проход. Словно продолжая свой танец, Чандра легко неслась по проходу, и сейчас же за нею толпа плотно смыкалась. На помосте уже началось новое действо, там уже танцевали новые странные облики в ярких одеждах, с ярко раскрашенными лицами, страшными, как маски. Все взгляды обратились только на них. На Чандру никто не смотрел, и она исчезла в людском многолюдстве.