Елена Тагер - Повесть об Афанасии Никитине

— А вот и отец! Подумай, не узнает тебя! Отец, отец, ведь это наш Афа-Нази! Посмотри на него! Посмотри по-прежнему!

Чандака посмотрел по-прежнему — и они с Афанасием обнялись крепко, по-братски, как самые дорогие и близкие друг другу люди.

Все же прошла еще неделя, пока Афанасий собрался в путь. Крепко уговаривал его Чандака повременить; пугал, что кругом смута и война, что море в это время года непогоже и неспокойно, — Афанасий слышать ничего не хотел. «Домой, домой! — повторял он. — Четыре года на Руси не был. Сколько еще тянуть? Здоровье уже не то! Старость, видно, подходит. Хочу дома помереть». И Чандака согласился: «Да, человеку всегда лучше закрыть глаза на том же месте, где он открыл их».

И, крепко расцеловавшись со своими друзьями и вытерев неутешные слезы Камалы, Афанасий пустился в путь по индийским городам — по прекрасным, как видение, городам, богатым сердоликами и алмазами, по городам, залитым кровью и охваченным пожаром войны.

И, наконец, он в гавани города Дабула, садится на таву. Последние монеты отданы за проезд на таве, за переправу через море. С собой — маленький запас рису и перцу и заветная тетрадка. В ней описаны индийские междоусобные войны, описаны блистательные войска султана Махмуда и визира Мелик аль Тучара, описана пышность вельмож и бедность крестьян. О Индийская земля! Не с насмешкой высокомерного невежества, а с теплой любовью пытливого ума прочтут описание это люди далекой-далекой Руси…

А ветер гонит утлую таву вперед по волнам, а волны вздымаются словно горы… Море грозит. Гибель смотрит отважным пловцам в глаза. Вот, наконец, и берег. Индийское море позади.

Но еще не кончилась страшная сказка! Берег не тот. Изменившийся ветер пригнал легкую таву вместо Персии к Эфиопским горам. Ради спасения жизни последний рис, последний перец отданы эфиопским грабителям. И с железным упорством тава спущена снова на волны; опять плыть, опять смотреть смерти в глаза… О Русская земля! Ты еще далеко…

От Эфиопской стороны плыли двенадцать дней до Маската; от Маската девять дней до Ормуза. Из Ормуза — в Персию. Вот и Хвалынское море осталось позади. Один за другим мелькают персидские города. Шираз, Иезд, Исфагань, Кашак, Султания, Тавриз… А тут опять война. Турки — с персами, туркмены — с туркменами, жгут города, грабят села — и везде, потоками, кровь…

Ранней весной покинул Афанасий Индию, а лишь глубокой осенью добрался до турецкого города Трапезунда. Из Трапезунда отплыл на корабле в Кафу — город на Крымском полуострове [8] Кафа — древнее название Феодосии. . И опять повторяется страшная сказка: противный ветер с неистовой силой гонит корабль обратно к Трапезунду. Дважды приходится возвращаться. А силы тают. И бок болит, и в спину колет; и жар, и озноб возвращаются снова — вся эта хворь, вывезенная еще из Парвати.

Побеждает несгибаемая воля. И третье море — Черное море — позади. Под ногами хрустят поросшие полынью пески Крымского берега. Балаклава, Гурзуф, Кафа… Ну, теперь уж, наверное, самое страшное не повторится! Только бы хватило силы дойти до Твери! И не обронить, не выпустить из слабеющих рук заветной тетрадки!

Перенесемся в Москву.

При московском великом князе Иване III состоял помощником по письменной части не старый еще, но опытный дьяк Василий Мамырев. Толковый и исполнительный деятель этот занимался не только текущей перепиской — он участвовал в строительстве городов, в частности, ему было поручено великим князем отстроить город Владимир. Мамырев интересовался и исторической наукой, в тех ее формах, которые были возможны для его времени. Под руководством Василия Мамырева составлялась летопись (сборник исторических материалов). Это была сводка заметок, наблюдений и воспоминаний об исторических событиях XV века. Материалы для этой работы составитель получал из разных рук; иные разыскивал сам, другие приносили ему добрые люди. Вот так однажды смоленские гости (купцы), приехавшие по делам в Москву, принесли дьяку Мамыреву любопытные тетради. Тетради эти были все заполнены одним почерком, и содержались в них чьи-то записки — описание какого-то путешествия в Индию.

Об Индии в то время было известно очень мало. У Мамырева проснулось любопытство:

— Чьи тетради-те?

— Тверитин написал. Афанасий Никитин сын. Купец тверской, — ответили смоленские гости.

— Сам писал? Своею рукою?

— Своею. Его рукой писаны все тетради. Пока не помер, все писал, — сообщали смоляне.

— А помер когда? — осведомился москвич.

Гости позамялись.

— Недавно. Шел от Индийской земли и, не доходя Смоленска, преставился, — подал голос один гость помоложе.

— А когда он на Индию ходил?

— Там написано, — неуверенно ответили смоленские.

Дьяк полистал тетрадь.

— Тут сказано — пошел со Василием с Папиным. А когда это было?

Никто не знал. Дьяк Мамырев встал и вышел в соседнюю горницу приказной избы (канцелярии), где хранились дела и бумаги прежних лет.

Вернувшись, он сказал:

— По справкам оказалось: был Василий Папин послан от великого князя московского к Ширван-шаху персидскому с кречетами. Отвозил подарок от великого князя. А было это за год до Казанского похода. — Подумал, подсчитал и объявил: — Стало быть, пробыл сей Афанасий Тверитин в Индии примерно четыре года. Весьма любопытно, чего он там навидался и о чем написал.

— Всякого навидался, — неопределенно ответили гости. — Обо всем написал.

— А не привез он с собою товару? Хоть горсточку на образчик? Добра после него не осталось ли? Кулька либо вьюка какого?

— Нет, ничего. Голый пришел. В чем помер — в том и схоронили. Не оставил ничего, окромя писания этого, тетради.

— Четыре года в Индии был и добра не нажил! Плохой, видно, купец. — Удивлялся дьяк. — Может, клад где закопал? Не каялся перед смертью? Не указывал места?

— Ничего не указывал. Помер в жару, в бреду.

— Кто был при сем? Да не бойтесь вы, говорите!

— Я был до смерти при нем. Я ему и глаза закрыл, — неохотно отозвался смолянин помоложе.

— Так ничего дельного и не сказал? — допытывался дьяк. — Чем хоть бредил-то он, припомни?

— Дельного не сказал ничего. А бредил невнятно. Словно бы и не по-русски. Все больше карму какую-то поминал. Индийская девка, что ли. Утопилась, что ли, она.

— Непутево жил, непутево и помер, — наставительно вымолвил дьяк. — За три моря ходил, а, кроме индийских девок, ничего не высмотрел.

— Изволь, ваша честь, поглядеть тетради-то, — возразил молодой смолянин. — Там немало указано про индийский торг. Какие индийские товары пригодны для русского торга.

— Вон что! — глаза у Мамырева блеснули. Он еще раз перелистал тетрадь.

— Правда твоя!