Владимир Щербак - Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак [Историко-приключенческие повести]

— Земля! — завопил, наверное, громче матросов Колумба Спартак.

— Город! — подхватил белобрысый, враз забывший о воде.

Шлюпку словно подбросило девятым валом, в секунду все проснулись. Моряки — кто стоял, кто сидел — всматривались в скопище огней и зачарованно молчали. Это длилось какое-то мгновение, и уже готов был сорваться со многих уст торжествующий крик, как вдруг раздался отрезвляющий голос капитана:

— Отставить! Никакого города нет! Это море светится, товарищи!

— Микроба под названьем ночесветка, — уточнил боцман, — ее в этих водах полно… — И добавил грозно: — Кто поднял панику, яс-с-сное море?

— Мы… я, юнга Малявин, — сдавленно ответил Спартак. Хорошо, что было темно и никто не видел его запылавших ушей и щек.

— Вот я тебе сейчас задам линьков! Пропишу на заду ижицу!

— Команде — отдыхать! — приказал капитан.

Моряки, недовольно ворча, поругивая юнгу, все с теми же вздохами, только еще более тяжелыми, укладывались спать. Аверьяныч подполз к Малявину. Неужто и впрямь бить будет?! Юнга зажмурил глаза, готовый вынести любое наказание. Старый моряк понимал, что творится в душе мальчугана. Он сказал ему на ухо, щекоча усами:

— Ладно, не тушуйся. С кем не бывает… Но на будущее давай договоримся: заметишь что-нибудь такое-этакое, не ори, как оглашенный, сначала мне скажи, вместе и покумекаем, яс-с-сное море!.. Нельзя, понимаешь, людей понапрасну дергать за нервы, им и так достается… Знаешь, как в старину говорили? Самое верное средство от наваждения — сделать добрый глоток и почесать мачту. Глотка предложить не могу, а мачту чеши, сколь хошь! Ну, пошутил, пошутил, яс-с-сное море! А сейчас спи, сынок. Вот туточки ложись, туточки удобней…

Утром кроме радистки оказалось еще двое больных — кочегар и второй штурман. Они отказались от завтрака. Впрочем, и здоровые-то почти не ели: шоколад и галеты, не смоченные слюной, которой уже не было, с трудом разжевывались, превращаясь в какое-то пыльное крошево, не лезшее в глотку. Эх, запить бы эту сухомятку доброй порцией воды! Но нет пресной, зато морской — сколько хочешь, на сотни, тысячи миль вокруг; синяя вдали, зеленая вблизи, а зачерпнешь ладонями — бесцветная, прохладная, ну совсем как из крана, из ручья… Не удержишься, глотнешь — горько-соленая гадость!

Некоторые коперниковцы не удерживались и, таясь друг от друга, стесняясь, зачерпывали кружкой, консервной банкой, просто пригоршней морскую воду и, морщась, пили. Заметив это, капитан нахмурился, привстал со своего места.

— Товарищи, я не могу вам приказать, но я очень вас прошу не пить забортную воду. Ведь то, что вы делаете, — самообман! Это не утолит вашу жажду, а, напротив, усилит ее, и мучиться вы будете еще больше… Потерпите, друзья, прошу вас…

Сам он страдал больше всех: сказывался возраст, и моряки с сочувствием смотрели на его осунувшееся лицо с черными подглазьями, запущенной седой бородкой и усами, полностью закрывшими рот.

— Ничо, скоро будет у нас водичка, — успокоил всех Аверьяныч, — немного, но будет.

— Откуда? — удивился Спартак.

— А с неба! Шторм будет, циклон идет, а стал быть, и дождь с ним. Вот и наберем водички. — С этими словами он снял парус с мачты и начал растягивать его поперек бортов. — Подсобляй, чего сидишь?

Юнга кинулся помогать, хотя сильно сомневался в этих прогнозах, ведь ничто не говорило о приближающемся дожде, тем более о шторме: небо было чистым, густо-синим, море, мерцающее от флюоресценции, — спокойным, а солнце, только что оторвавшееся от горизонта, обещало жаркий день.

Боцман перехватил взгляд юнги, усмехнулся и показал толстым заскорузлым пальцем вдаль.

— Смотри туда. Вон те облачка видишь?

Тонкие прозрачные полоски, похожие на перья какой-то неведомой птицы, летели над горизонтом, то и дело пронзая встающее солнце. Небосклон на востоке наливался медно-красным цветом.

— Ну и что?

— А то, что сейчас начнется.

Капитан тоже понял это и скомандовал матросам:

— Закрепить все по-штормовому! Отдать плавучий якорь!

Этот якорь, как видно уже из названия, необычный. Он сшит из грубой парусины в виде сачка, в его широкий конец ввязывается трос, скрепляющий якорь с судном, а в узкий — линь для выбирания якоря. Упираясь о воду, плавучий якорь разворачивает шлюпку носом против ветра и волн.

Едва приказ капитана был выполнен, как и впрямь началось! Сначала моряки ощутили на своих лицах сильный порыв ветра — это циклон предупреждал их о своем приближении. А предупредив, помчался навстречу шлюпке, набирая скорость (будь у коперниковцев анемометр Фусса, он показал бы, наверное, не менее 50 метров в секунду!). Облака, похожие уже не на перья, а на серую набухшую влагой вату, лезли из-за горизонта, заваливая небо, и скоро наверху не осталось ни кусочка сини. Море тоже потеряло свой яркий цвет, почернело, взбугрилось.

Прошло еще несколько минут, и природа совсем взбесилась: завыл-засвистал ураганный ветер, хлынул плотный тяжелый ливень, волны подняли белые косматые головы. Шлюпка то взлетала на головокружительную высоту, то стремительно падала в пучину между гигантскими валами. Моряки, вцепившись кто в планширь, кто в банки, держались изо всех сил: каждый мог быть смыт за борт в любой момент.

Разъяренная стихия нападала со всех сторон, небо и море перестали существовать раздельно, как бы слившись в одно целое, в союз против человека. Вода — и пресная, и соленая — обрушивалась в шлюпку. Так продолжалось несколько часов…

Неожиданно вверху, в разрывах туч, сверкнула голубизна чистого неба. Это было так называемое «око тайфуна». Стихия словно решила взглянуть на борьбу моряков за свою жизнь и, убедившись в тщетности своих усилий одолеть отважных людей, дала отбой, ветер упал, ливень так резко прекратился, будто его отрезали. Тучи куда-то пропали, а облачка, снова легкие и перистые, отступили к горизонту, уступив место безмятежной сини и солнцу. И только море, не сломив моряков, еще долго не могло успокоиться: шла крупная зыбь, и шлюпку, как говорят, штивало.

Циклон давно прошел и где-то в другом месте сеял разрушения, а коперниковцы еще долго не могли прийти в себя. Усталые, мокрые, озябшие, они неподвижно сидели и лежали в залитой шлюпке. Особенно тяжело приходилось больным. Врач Игорь Васильевич, сам едва держась на ногах, подползал то к одному больному, то к другому и оказывал им посильную помощь.

— Пить! — простонала Светлана Ивановна, и все вспомнили о воде. Ее было немало и в парусине, растянутой между бортами, и в самой шлюпке, но вода оказалась солоноватой: вместе с дождевой туда попала и морская.

Тем не менее все попили, а заодно и перекусили. Володя Шелест, морщась, допил свою порцию, надолго задумался и вдруг произнес, не обращаясь конкретно ни к кому: