Валентин Лавров - Катастрофа. Бунин. Роковые годы

После свадьбы, в четыре утра, когда бункер тихо сотрясался от взрывов, доходивших сверху, он продиктовал два завещания: политическое и личное. В обоих он говорил о своем самоубийстве: мосты к бегству были сожжены.

Верный Геббельс, все время сохранявший железную выдержку, сделал «Приложение» к завещанию фюрера. Он объявил от своего имени и от имени жены, что они вместе с шестью детьми добровольно «уходят вместе с любимым вождем». Свое слово он сдержит.

В бункер спустился генерал Вейдлинг, рукав его кителя был испачкан землей и кровью — он командовал обороной Берлина и отважно лез в самые опасные переделки, словно искал смерти.

— Простите, фюрер, но первого мая Жуков сделает подарок Сталину — Берлин падет… Мы защищаемся из последних сил.

— Спасибо, мой генерал, мой верный друг! — Фюрер по-товарищески пожал руку Вейдлингу. — То, что враги разрушают наши города, — это прекрасно. Под их обломками будут погребены достижения гнусного девятнадцатого столетия. Я призываю немецкий народ разрушать города, заводы, плотины, метро, железные дороги — все, все!

Геббельс в восторге вскочил с кресла и крикнул:

— Правильно, мой фюрер! Наш конец — это конец вселенной!

Мартин Борман, молча сидевший в углу, ухмыльнулся, перевел мрачный взгляд на Вейдлинга:

— Не только Жуков Сталину, вы нам тоже подарок сделали! Месяц назад вы, генерал, докладывали, что Берлин неприступен.

В этот момент, развевая белокурые волосы, быстро вошла Ева, хотела что-то сказать мужу, но, увидев Бормана, осеклась: она люто ненавидела Мартина, считала его интриганом и проходимцем, и не без причин.

Зато Борман, словно хищник, выскочил из западни.

— Да, мой фюрер, не хотел огорчать, — он сделал паузу, обращаясь вроде бы к Гитлеру, но глядя прямо в зрачки Евы, — сегодня мне сообщили, что Муссолини и его Клара Петтачи убиты итальянскими маки. — Продолжая сверлить злорадным взглядом вздрогнувшую Еву, любившую темно-окую Клару, медленно цедил: — Их трупы привезли в Милан и повесили за ноги. Чернь издевается над трупами.

Ева тихо заплакала, Борман почти не скрывал улыбку, а Гитлер с возмущением произнес:

— Какая жестокость! — Это звучало двусмысленно. И после паузы: — Хороший свадебный «подарок» вы нам сделали, Мартин.

Помолчали. Гитлер потер ладони, твердо произнес:

— Со мной… с нами… такую шутку не выкинут. Я Сталину подарка не сделаю. После моей смерти моего тела в большевистском паноптикуме не будет.

Фрау Юнге, секретарь Гитлера, принесла кофе.

— Позовите Кейтеля! — сказал Гитлер.

Вскоре тот явился — шестидесятидвухлетний генерал-фельдмаршал, рослый, подтянутый, подчеркнуто спокойный.

— Вильгельм, я продиктую вам прощальное послание генералитету. — Гитлер, попивая кофе, стал диктовать: — Неверность и измена на протяжении всей войны разъедали волю к сопротивлению. По этой причине мне и не было дано привести мой народ к победе…

Закончив диктовать, прощально пожал руку Кейтелю и распорядился:

— Мне нужна фрау Христиан…

Миловидная блондинка не заставила себя ждать:

— Слушаю вас, мой фюрер.

Гитлер встал с мягкого кресла, подошел к Христиан, взял ее за локоть и чуть надтреснутым, но твердым голосом произнес:

— На вашу долю, фрау, выпала историческая миссия. Записывайте, это будет мой последний документ. — Он прошелся по комнате из угла в угол, сосредоточенно наморщив лоб и потирая кончик носа. Затем резко откинул голову и начал диктовать: — Итак, заголовок: «Мое политическое завещание». Записали? Диктую дальше: «Прошло более 30 лет, как я внес скромный вклад в 1914 году как доброволец в Первую мировую войну… В течение последних трех десятилетий все мои мысли, все мои дела и все прочие аспекты моей жизни мотивировались исключительно любовью к моему народу… Неправда, что я или кто другой в Германии хотели войны в 1939 году. Она была желаема и спровоцирована теми международными государственными деятелями, которые либо сами были еврейского происхождения, либо действовали в еврейских интересах». — Гитлер вопросительно взглянул на секретаря. — Вы успеваете, фрау Христиан? Спасибо, продолжайте. «Пройдут столетия, но и тогда из руин наших городов и монументов возродится ненависть к тем, кого мы должны благодарить за все случившееся: международное еврейство и его пособников…»

Потом Гитлер заклеймил Геринга и Гиммлера, ведших секретные переговоры с американцами, назначил новое правительство во главе с адмиралом Деницем. Закончив диктовать, устало вытер со лба пот:

— Вот и все…

Вечером, уединившись с Евой, слушал пластинки с записью «Тангейзера».

После этого фюрер приказал усыпить любимую овчарку Блонди. Он еле слышно произнес:

— Ах, Блонди, Блонди… Ты меньше всех заслужила эту участь. Прости, нам всем плохо.

Наступил последний день фюрера — 30 апреля. В два часа тридцать минут ночи он вышел в один из отсеков бункера. Здесь выстроились его сотрудники и соратники. Пройдя вдоль строя, фюрер каждому пожал руку, попрощался:

— Видит Бог, я хотел сделать Германию счастливой. Однако нас предали — аристократы и генералы. Они хуже евреев. Гораздо хуже! Ибо евреи желают блага исключительно своему народу, а наши аристократы и генералы ненавидят германский народ, они предали родину. Я воевал против коммунизма, ибо он страшное орудие еврейства.

Гитлер опустил голову, помолчал и вдруг опять резко вскинулся:

— Но в том, что произошло, повинны и мы сами. Повинна наша чрезвычайная жалость, преступная гуманность. Мы были сильны и благородны. Это рождало благодушие и ослабляло волю к власти. Теперь нашим детям и внукам предстоит совершить тот подвиг, который не совершили мы. Придет день, и Германия, великая Германия, будет владеть не только земным пространством, она свое господство распространит и на вселенную. Запомните и завещайте потомкам: хорошая война — священна! Мужество, преданность и война создали больше великих вещей, чем любовь к ближним! Хайль!

— Хайль! — Двадцать сердец бились в одном ритме с прекрасным сердцем фюрера, и ему, как прежде, было предано каждое из них. — Хайль Гитлер!

Спустя двенадцать часов он в последний раз пришел в столовую, посидел за столом с фрау Юнге, диетической поварихой фрейлейн Манциази. Возле Гитлера была Ева.

Ева обняла каждую из дам, фюрер пожал им руки:

— Прощайте, друзья! Храни вас Господь.

Гитлер попрощался также с Борманом и адъютантом Гюнше.

— Гюнше, еще раз приказываю, — в голосе звучал привычный металл, — свяжитесь с Кемпкой. Пусть найдет необходимое количество горючего…

Адъютант щелкнул каблуками:

— Так точно, мой фюрер!