Георгий Северцев-Полилов - Сердобольная. Первый Спас [Историческая повесть и рассказ времен Иоанна Грозного. Совр. орф.]

На одной из улиц Белого города в Москве стоял красивый бревенчатый дом. На улицу он выходил двумя окнами, разделявшимися небольшою перекладинкою. Хотя дом был и новый и украшенный резьбою, но вместо стекол в окнах была вставлена слюда. Большой двор был обнесен досчатым забором, с дубовыми воротами и калиткою.

У окна, выходившего на улицу, сидел красивый мужчина, лет двадцати с небольшим, с окладистою русою бородкою и с добрыми, голубыми глазами. Он тревожно смотрел в окно на улицу.

— Да ты, Петруша, может-быть, напрасно тревожишься? — сказала молодая женщина, стоявшая посреди избы, — когда же мог приехать Василий?

— Не напрасно, Ириша! — отвечал Петр, — в лавку приходили ко мне бояре и сказывали, что Василий схвачен и что плохо ему, я уже сбегал к Федьке и просил его придти сюда. Он стрелец во дворце, может-быть, кое-что и слышал.

Молодая женщина, с большими черными глазами, была в красном волоснике, крепко связанном на лбу и совершенно закрывавшем волосы; поверх красной рубахи был надет синий, суконный летник, застегнутый под самое горло и с длинными, широкими рукавами, висевшими позади. Летник этот, сшитый как мешок, походил на сарафан. Длинные золотые серьги, с блестящими камнями, показывали, что эти люди были не из бедных.

Петр Шибанов считался в детстве рабом князя Курбского, но потом был отпущен, расторговался и стал зажиточным купцом. Жена его, Ирина Ивановна, тоже была из зажиточной семьи, любя вышла замуж, и жили они спокойно, припеваючи, пока над новым домом их не показались грозные тучи.

— Ну, вот и Федька идет! — проговорил Шибанов.

Кольцо в калитке звякнуло и по снегу заскрипели шаги высокого, красивого стрельца. В сенях стрелец стряхнулся, обтер ноги и, отворив низенькую дверь, вошел в горницу; прежде всего перекрестился перед иконами, занимавшими не только угол, но чуть что не половину стены из чисто выскобленных бревен и затем, поздоровавшись, опустился на широкую лавку, тянувшуюся вдоль всей горницы.

— Ну, Федя, ты знаешь, зачем я звал тебя? — сказал Шибанов.

— Я сам хотел к тебе придти, — отвечал Федор, — забуду ли я когда-нибудь, что Иришины родители приютили меня сироту?

— Говори скорее, что слыхал, что знаешь? — прервала его Ириша.

— Не слыхал, а сам видел, — вполголоса отвечал Федор, — мы стояли на часах и я был у самой двери. Царь сидел на своем троне, а какой-то боярин читал ему грамоту. Вдруг царь весь затрясся и закричал: «Привести его сюда»! Сейчас-же к нему привели твоего брата Василия и подвели близко, близко… Василий, как посмотрел на царя и точно хотел отступить, но не успел… Царь своим посохом — а у него наконечник острый, преострый! — уперся ему в ногу и проколол сапог и ногу, так что кровь потекла по ковру…

— И что же Василий? — крикнул Шибанов.

— Не моргнул. «Читай»! — крикнул царь боярину и боярин стал читать. Хоть душа у меня и ушла в пятки, но я стал прислушиваться и понял, что это читалось письмо от вашего князя Курбского. Князь-то ведь ваш бежал в Литву…

— Знаем, — ответила Ириша.

— И оттуда прислал письмо с Васькой…

— Неправда! — уверенно сказал Шибанов, — ты знаешь, какой князь был хороший человек? Ну может ли это быть, чтобы он послал на верную смерть своего любимого и верного слугу?..

— Ну, уж я не знаю как, а письмо было прислано и его читали царю, а царь готов был Ваську разорвать. Тяжело ему, бедному, теперь в темнице!..

Все трое замолчали. Короткий зимний день клонился к вечеру и комнатка освещалась только лампадками, горевшими перед иконами.

— Вам нечего ждать, когда вас заберут, — тихо продолжал стрелец, — уезжайте скорее! Лавку твою знают… Долго ли до греха?.. Ириша, уговаривай мужа, добрый совет даю!

В соседней комнате заплакал ребенок и молодая мать ушла к нему.

— Мне пора. Коли что узнаю, прибегу. Не медли, говорю тебе! Опоздаешь — хуже будет!

По уходе Федора, Шибанов долго сидел, облокотившись на стол и положив голову на руки. Ребенок замолк; молодая мать, войдя в комнату, села по другую сторону стола и, тронув мужа за руку, проговорила:

— Ну, Петя, давай потолкуем!

Петр поднял голову и голубые глаза его с такою тоскою посмотрели на жену, что та бросилась к нему и обняла его.

— Теперь тосковать некогда, Петр! — тихо, но спокойно продолжала Ирина, — неужели тебе жаль, что у тебя не будет денег?

— Да разве я о себе жалею? Я не прихотлив, сама знаешь… А мне жаль, что ты в бедность попадешь. Легко ли тебе будет?

— А ты думаешь, мне легче будет, как тебя засадят да замучают до смерти? Легче! И ты думаешь, что мы с Ваней будем богаче после этого? — с жаром, но не громко говорила жена. — Только бы нам уйти, в чем есть, да скорее! Теперь я ни минуты не буду покойна. Но как уйти? О, Господи! как бежать?

— Вот уж это так не трудно, — отвечал муж, — я на этой неделе хотел ехать за товаром и поеду, только не один, а с тобою.

— Только бы скорей!.. Скорей!..

— Укладывайся! Лавку оставлю на приказчика, как бывало и прежде. Но только, Ириша, жить нам будет трудно.

— Будем крестьянами, я работы не боюсь; а на покупку земли да скота денег у нас достанет.

— С доброй женой нигде не пропадешь. А слугам своим мы скажем, что я еду за товаром, а ты с ребенком по пути заедешь помолиться в монастырь.

Ириша в этот вечер спать не легла, а вынесла в комнату сундук и, выбрав из него тряпье, стала укладывать только богатые вещи, меха и из одежды все, что было поценнее.

Судьба покровительствовала Шибановым и на другой день. Петр выгодно продал свою лавку, сказав, что уезжает в Казань, не так давно покоренную царем Иваном Васильевичем Грозным. Это никому не показалось странным, потому что многие из торговых людей стали собираться в Казань, чтобы начать там торговлю.

Вернувшись домой к вечеру, Петр застал уже все уложенным и Иришу совершенно готовою к отъезду.

— Ведь завтра нам нельзя еще выехать, надо обменять деньги; да к тому мы не решили еще, куда нам ехать.

— Я поехала бы куда-нибудь за Тулу или за Воронеж.

— Оно все равно, только бы выехать из Москвы, а там ведь можно и переехать.