Мик Зандис - Ливонская ловушка [litres]

– Высокий суд беспристрастен. Только закон руководит его действиями. Свидетель вправе вызвать на поединок другого свидетеля, даже если речь идет о женщине. Даже беременной. Но закон допускает и другое. Любой присутствующий здесь мужчина может добровольно заменить собой женщину в поединке. Есть такие в зале?

Клаус с надеждой оглядел зрителей и остановил взгляд на Гогенфауре. Приятель отвел глаза и начал внимательно разглядывать носки своих сапог. Мужчины переступали с ноги на ногу, с любопытством поглядывали на соседей, тихо перешептывались, но не расходились, словно в предчувствии, что спектакль еще не окончен. И не ошиблись.

– Есть! Я готов! – прозвучало из-за их спин, и на пятачок перед креслом судьи протиснулся недавний знакомец Клауса. – Я готов заменить фрау Марту, жену уважаемого бюргера мастера Клауса в судебном поединке против свидетеля истца.

Глаза судьи-магистра изумленно расширились, но голова его кивнула в одобрении, и он вновь трижды ударил посохом о помост.

– Высокий суд принимает предложение заменить фрау Марту. На этом заседание суда объявляю закрытым. Все свободны. Остаются только истец с ответчиком и свидетели для обсуждения условий участия в судебном поединке.

Когда последний из зрителей покинул помещение и пристав запер за ними дверь, магистр подошел к Клаусу вплотную, приподнял свисающий с шеи мясника орден и тихо сказал:

– И еще ты мне расскажешь, как к тебе попала эта вещь.

Утром бревна из покрытых свежей берестой молодых березовых стволов были на берегу в дальней стороне Рижского озера. Иво подолгу рассматривал каждое из них, примерял, что-то чертил на песке. Два ствола он врыл в землю, соединил их между собой в верхней части, а остальные березки взялся пристраивать так, чтобы они опирались на врытые столбы в виде шалаша, объяснив Вальтеру, что, если сразу возьмется за сооружение чуда, вокруг соберется слишком много зевак, и что он выстраивает не имитацию, а самый настоящий шалаш, в котором теперь будет ночевать до самого праздника. Вокруг импровизированного шалаша валялись доставленные по указу Каупо сеть и веревки, рядом были свалены булыжники, оставлять все это без присмотра не стоило, и Вальтер не спорил. День его был заполнен до предела. Он отыскал всех подвизающихся в городе и вокруг него музыкантов, скоморохов, лицедеев и подолгу втолковывал им, что в обмен на щедрую награду они должны будут делать во время праздника.

Шалаш рос быстро. Небо с утра затянуло облаками, и никто не искал прохлады у воды. Сама низинка едва просматривалась со стороны порта. К долгому труду, когда он выстругивал необычные поделки вроде тайного стреляющего устройства, Иво было не привыкать. Азарт задуманного захватил его так, что он забыл обо всем, даже о еде. К концу дня его ладони покрылись мозолями, пальцы горели от необходимости туго затягивать бесчисленные узлы на колючей веревке, мышцы повиновались с трудом, и он подумал, что, окажись в его руках лук, к которому он не прикасался уже столько дней, он не смог бы поразить цель даже с двух десятков шагов.

Работы предстояло еще не мало. Он устало оглядел раскиданные вокруг него материалы и стал прикидывать, что и в каком порядке будет делать завтра, пока грозно заурчавший желудок не напомнил, что ожидает своей очереди с самого утра и более терпеть такого издевательства не намерен. Иво поднялся на пригорок, добрался до торговых рядов, подошел к шатру, рядом с которым на костре призывно булькало одуряюще пахнувшее месиво, и, не раздумывая, заказал порцию наваристой каши. Присев на аккуратно обтесанный пенек рядом с котлом, он, обжигаясь, проглотил несколько ложек каши и лишь тогда обратил внимание на хозяйку шатра.

Немолодая женщина в льняном платье, украшенном красным поясом и красной оторочкой на груди, сложив руки на обширной груди, стояла напротив и участливо наблюдала за тем, как он ест. По возрасту она могла быть его матерью. Ее волосы почти полностью скрывал белый чепец, из-под которого выбивались две темные, тронутые ранней сединой пряди, пухлые щеки нависали над двойным подбородком, маленькие глаза навыкате немигающе смотрели прямо на него.

– Что? – спросил он, не переставая есть, и только теперь сообразил, что перед ним стоит его соплеменница. И что в этот шатер его привлек не только запах из котла. Все вокруг него было точно таким, как дома, – и сам походный шатер, и расставленная в нем утварь, даже глиняная миска с кашей.

– Нравится? – улыбнулась хозяйка. – У тебя хороший аппетит. Люблю смотреть на мужчин, которые много едят. У меня муж такой же – начнет, не остановить. Да ты ешь, не беспокойся. Если покажется мало, добавлю. Я со своих за добавку денег не беру. Я тебя видела с музыкантом в зеленом плаще. Говорят, германцы готовят большой праздник, а он на нем будет играть на каком-то диковинном инструменте. А ты сам откуда такой?

Слова сыпались из нее, как пшено сквозь сито, и Иво, не зная, на который из ее вопросов надо отвечать, промычал через заполненный кашей рот что-то нечленораздельное и неопределенно махнул рукой в сторону реки. Улыбка хозяйки расползлась до ушей, словно женщина услышала что-то необыкновенно приятное, и она всплеснула руками.

– Правда? Значит, ты из наших, из речных? Вот здорово. Наших и так все меньше становится. Если бы не Каупо, он ко мне тоже подходил, кашу мою похвалил, так если бы не он, наших и вообще тут не осталось.

– Сам Каупо? – делано удивился Иво.

– А то кто! Все видели. Каша у меня того стоит! Мне секрет готовки от матери перешел, а ей от ее матери. А ты говоришь – Каупо. Он хоть и ходит с охраной, потому как противников вокруг него много, а человек он совсем не гордый, с любым побеседовать не гнушается.

– Да какие же тут, в Риге, у него противники?

– Ну ты сказал, какие! Ему до сих пор простить не могут, что он своих, турайдских, порешил. Да еще германцев в подмогу взял. А что ему оставалось, если дом его забрали и возвращать не хотели? Пусть у меня кто попробует мой котел для каши забрать – я тому враз голову проломлю, даже мужа звать не стану. А тут не то что дом – замок целый. Я-то сама родом оттуда, знаю, что говорю. Вот тебе и свои. Потому и остерегается. Зато для тех, кто с ним, – он как отец родной. За каждого горой встанет. На нашем языке теперь бывает и поговорить не с кем. А еще слух прошел, что за разговоры на языке ливов надо будет платить в городскую казну. Это как, для тех, кто говорит в городе, или на рынке тоже, не слыхал? Нет? Ну и ладно, может это так, болтают. А только Макса стражники забрали недавно. Он на многих языках говорит.

– Какого еще Макса? – упоминание о Каупо заставило его насторожиться, и очередная ложка с кашей зависла на пути ко рту.