Кристин Лёненс - Птица в клетке [litres]

Город заволокло густым дымом. Венская опера сгорела, сильно пострадали здания городского театра, Бельведера и Хофбурга (который Пиммихен по старой памяти называла Императорским дворцом Габсбургов), равно как и дворец Лихтенштейнов и дворец Шварценбергов [45] …дворец Лихтенштейнов и дворец Шварценбергов. – Загородный дворец княжеского рода Лихтенштейнов, называемый Садовым, – дворец в стиле барокко, расположен в Альзергрунде – 9-м районе Вены; в нем размещена художественная коллекция Лихтенштейнов. Дворец старинного франконского рода Шварценбергов, возведенный в 1697–1728 гг. императорскими архитекторами Фишером фон Эрлахом и Иоганном фон Гильдебрандтом, считается эталоном австрийского барокко. . Помню, как в собор Святого Стефана попала бомба – в тот самый собор, где кардинал Иннитцер в своих проповедях выступал против Гитлера. Спасать горящие здания было некому – все пожарные сражались с врагом.

Вена была объявлена новым фронтом. Мимо меня пробегали на негнущихся ногах, прижимая к усталым торсам пулеметы, ополченцы-фольскштурмовцы [46] Фольксштурмовцы. – Осенью 1944 г. по указу А. Гитлера началось формирование отрядов народного ополчения – Фольксштурм. Мобилизации подлежало все мужское население, не состоявшее на военной службе, от 16 до 60 лет. В задачи Фольксштурма входили охрана тыловых объектов, строительство укреплений, поддержание внутреннего порядка, ликвидация диверсантов. . У кого не хватало зубов, чтобы свистеть, – за тех свистели их старые легкие. Однако более всего поражали меня фолькштурмовцы-дети, лет восьми, не старше. В своих взрослых шлемах и хлябающих ботинках они вызывали у меня в памяти забытый образ Уте, которая, выходя из ванной, крутилась перед трюмо в родительской спальне, разглядывала только-только набухавшие сиськи и ковыляла в маминых бальных туфлях. После каждого воздушного налета все большее число горожан перебирались в подвалы и катакомбы, а то и бесцельно скитались по дорогам. В безобразных разрушениях мне стала видеться красота, и я с мрачным юмором говорил себе, что подвержен влиянию Эльзы.

Как-то в ненастный день меня направили собирать утильсырье в Двадцать первый район, и, проходя мимо Флорисдорфер-Шпица, я увидел повешенных. Припомнив «пиратов Эдельвейса» из недавней газеты, я изучал физиономии предателей – участников Сопротивления, которые, согласно выставленной перед ними табличке, стали приспешниками врага и убийцами своих же соотечественников.

Они болтались на виселицах с каким-то безразличным видом; я вообразил их марионетками, которых смогу оживить, если подергаю за веревочки: каждый пойдет маршировать, размахивая руками и кивая. А если наловчиться дергать за веревочки, то марионетки разобьются на пары, чтобы раскачиваться и плясать, подпрыгивая и хлопая себя по лодыжкам. И тут в одной из марионеток я узнал свою мать, которая откалывала коленца с чужим дядькой. Это не относится к делу, но в тот тягучий миг земля заложила мне уши, дабы устранить шум и время, а заодно превратить небо в твердь, в купол, который навек отрежет бо́льшую часть того, что от меня осталось. Другой я – глухой, немой, застывший – выбрался из себя прежнего и продолжил движение вперед, ко всем остальным, сливающимся в расплывчатую кляксу, однако путь мне преградили караульные: задыхаясь, я безуспешно пытался втолковать, кто я такой и кто такая она, преодолеть злую волю, дать тумака судьбе, но, невесомый, беспомощный, был оттащен в сторону и брошен лицом в грязь, во мрак, где только что стоял праздным зевакой. Бабушка понимала, что разговоры о маме для меня слишком болезненны. Мне даже не пришлось ничего объяснять. Любые разговоры преуменьшали святость моей матери, которая любила меня при жизни и, как я чувствовал, точно так же любила и после смерти. Молчание стало для меня способом ее возвысить; слова могли только принизить ее до нашего убогого мира. Пиммихен выражала свою скорбь иначе. Она стачала все детали красного свитера, который не успела закончить мама, и носила это одеяние не снимая. Оно не доходило ей даже до пояса, а края топорщились неровной шерстяной бахромой; со временем изделие стало распускаться и незаметно ползти вверх. Лишь когда я сказал про него «твой откровенный красный бюстгальтер», бабушка поняла намек и убрала эту вещь в пропахший нафталином сундук, где хранились бесценные реликвии необъятного рукотворного мира, который зовется прошлым.

Из чердачного тайника, где прежде скрывалась Эльза, я извлек корзины писем, задвинутые туда матерью, и на руках перенес Эльзу обратно, наверх: от слабости она разучилась не то что стоять, но даже сидеть. Как мог я окружал ее заботой, но, должен признаться, это давалось мне нелегко. У меня не было привычки ходить по магазинам, готовить, убирать, а тут вдруг пришлось брать все это на себя и попутно обслуживать Эльзу и Пиммихен. Я совершал одну оплошность за другой. Добавлял в чай Пиммихен молоко, чтобы она не обжигалась, но молоко сворачивалось. Покупал вместо молока пахту. Эльза почти не прикасалась к моим бутербродам, хотя в них не было ни соли, ни мыла. Когда я вытянул из нее объяснение, оказалось, что ее желудок не принимает некоторых мясных и молочных продуктов.

Моя стряпня то и дело оборачивалась позором. Из недр своей кровати Пиммихен давала мне указания. Возьми сковороду, положи туда кусочек смальца, парочку нарезанных ломтиками картофелин, сверху залей взбитыми яйцами. Когда омлет подрумянится снизу, переверни. Откуда мне было знать, что картофель нужно сперва отварить? Как-то раз я задумал приготовить бефстроганов, чтобы напомнить ей о былых поездках в Будапешт и, не скрою, чтобы произвести впечатление на Эльзу. На все наши продуктовые карточки я накупил мяса, которого оказалось совсем немного, и решил, что растяну это блюдо на неделю – достаточно будет просто разогревать кусочки перед едой. С Пиммихен я не советовался: в конце-то концов, дело нехитрое – все нарезать да перемешать…

Я положил на сковородку мясо с луком, посолил, но чего-то все же не хватало: у мамы это блюдо всегда томилось во вкуснейшем соусе. Но сейчас мясо на глазах усыхало, лук чернел, и я плеснул туда литр воды, отчего все твердые кусочки всплыли на поверхность. Пришлось бежать к Пиммихен и запоздало просить совета; она сказала, что для загустения необходимо добавить в соус стакан муки, но от этого в нем образовались сплошные комья, а когда я попытался размять их вилкой, они просто-напросто рассыпались в порошок. Когда лишняя влага испарилась, соус действительно загустел, но мясо даже мне оказалось не по зубам. В конце концов я пропустил эти камешки через мясорубку; вкус блюда был под стать его виду.