Вячеслав Софронов - Сибирские сказания

И тут такое дело вышло, что потом сколь не вспоминали, друг дружку не пытали, а понять ничего не могли, никаких объяснений не нашли.

Этого чернявенького вдруг словно какая сила под задницу шуранула да из воды вверх пнула. Полетел соколом, а упал подбитым вороном в самую жижу и кривыми ножками болтает в воздухе.

Двое с берега к нему кинулись, сунулись спасать, выручать, так и их друг о дружку лбами садануло, сшибло, обратно на бережок обсушиться выкинуло. Сидят, рты разинули, ничегошеньки понять не могут, дышат тяжко, словно сто мешков на себе волокли.

Солдаты косорылые такое дело увидели – и давай Бог ноги из нашей деревни. Больше мы их и не видели. Того чернявенького мужики за ноги вытянули, живехонек оказался, только еще страшнее сделался и книжечку свою антихристову в прудке утопил, утерял. Боле он к нам с речами погаными не лез, не приставал, втихоря укатили в город.

Думаешь, угомонились городские-то уполномоченные? Куды там! Еще пробовали наезжать, нас в иную веру сбивать, от Бога отказываться. Только не везло им всякий раз: только до мостика через речку Кривуху нашу доедут, докатят, а он али провалится, али кони встанут. А то такая буря налетит, засвистит, что ничегошеньки не видать вокруг. И близехонько локоток, а не укусишь, и рядышком берег, а не перескочишь.

Так мы проваландались еще с год, почитай, без колхозов, без налогов. Старики-то сказывали, будто то наши водяные взбаламутились супротив ихней веры басурманской и против городских начальников оборону держали, до нас не пущали. Плох он али хорош, а ему, водяному, тожесь сподручней под одним Богом жить, на иного не менять. Не гони Бога в лес, коль он в избу влез. Плохого Бога и телята лижут. Свой со своим и поссорится, а все одно помирится. Худой мир лучше доброй ссоры.

Только, видать, наш Бог от нас, грешников, отвернулся, отказался, а может, водяная нечисть силу набрала, время ей пришло нами править. И что ни день, то новая канитель.

То бабы на речку пойдут белье полоскать, а водяной его все и утянет, утащит под корягу какую. То свинья в прудке утопнет, то гусака за ноги ухватит.

А уж девкам купаться и вовсе запретили, наказали, чтоб нос на речку не совали. Так ведь нет, не послухали, и Вальку Сивову утащил-таки водяной к себе, утянул в омут да под корягу и засунул.

Вечерами да к полуночи такое светопреставление на речке начиналось, что не расскажешь: то хрюкает, то мяукает, то по-собачьи тявкает. С ума, видать, посходили с радости проклятущие, распустил их Господь, на нас обидевшись, и заступиться некому. Говорили, что в городе как раз о ту пору все церкви позакрывали, попов позабирали. Вот нечисть-то водяная и радовалась, праздновала радость свою.

И до того оне распоясались, расходились, что начали баб наших на жительство к себе зазывать, золото им предлагать. Одна-то, Нюрка Бедрова, польстилась, согласилась за колечко золотое. И родила мальчонку чернявенького с рожками на голове, с копытцами на ножках. Так-то.

Не вытерпели тут мужики таковского оборота-поворота и порешили своей силой с нечистью бороться как есть. Собрали по дворам гранаты, с войны привезенные, для обороны припасенные, и айда по омутам их швырять-кидать, нечисть глушить, уму-разуму учить. Пущай знают, что мы народишко вредный, въедливый, за себя постоять могем, в обиду нечисти всякой не даемся.

Нечисть-то водяную вывели, успокоилось все помаленьку, а из города по весне опять уполномоченные приехали, прискакали, нас всех переписали, колхоз сделали.

Всякая сорока от своего языка гибнет, а мы от глупости собственной, от неверия. Без Бога не проживешь, далеко не уйдешь. Так и кличут нас теперича колхозничками, Божьми угодничками. Хошь работай, а хошь так куй – все одно трудодень-палочку за работу давали, хомут с шеи не снимали. Так с тем хомутом и помирать станем, коли Господь за нас не заступится, не разгонит колхозы те…

Все энто дело со свиней пошло. Свинья, она и есть свинья, хоть ее в новую рубаху обряди да за стол посади, а она все хрюкать станет. И то видел Бог, что не дал свинье рогов. Ей на небо глядеть некогда, она все в землю рылом. Но кому-то она свинья, а кому и родня да своя семья.

У нас на деревне ране такой обычай был, что ежели кто ни к какой работе не способный, то направляют свинопасом. Оно как бывает, сегодня в чести, а завтра свиней пасти. С ими любой дурак управится, справится. Большого ума не нужно, вся служба, что лежи на полянке, в небо поплевывай, за хрюшками поглядывай.

Одно время отрядили свинопасом Прошку Малофеева. На большее-то он не годился, коль дурнем уродился.

Почему дурень? А кто знает, куда его черт толкает. У богатого мужика уродил Бог сына дурака. Дурак не дурак, а сроду так. Дураку воля, что умному доля: сам себя губит! Дуракам закон не писан. У людей дураки – любо каки, загляденье одно, а наши дураки – вона каки, одно недоразуменье. От черта крестом, от медведя пестом, а от дурака ничем не отобьешься, не открестишься. Так говорю?

Вот и тот Прошка такой здоровый вырос, а Бог ума-то и не дал. Отправит его отец сено копнить, а он до вечеру проваландается неизвестно где, да и уснет в копне. Отец его побьет, похлещет, а толку ни на грош, будто сам себя бьешь.

Отец и вовсе перестал его от себя отпущать, чуть не на поводке следом водит, где сам ходит. Пошли они как-то раз навоз на поле возить: отец на телегу кидает, а Прошка на поле возит, сваливает. К вечеру пошли поглядеть, как вышло, сколь вывезли, а весь навоз на соседском поле, в одну кучу сваленный, лежит.

Ну, как такого сына уму научить?! Одно лекарство – кнутом бить. Но кому и такое ученье-леченье на пользу, а кому мимо глаз.

В другой раз велел отец дров с деляны привезти. Дело-то летом как раз было. Прошка недолго думая вытащил сани из конюшни, запряг мерина и поехал по деревне. Народ пальцами тычет, хохочет, за животики держится, а Прошка хоть бы хны, правит себе. Возвернули его таки обратно, перепрягли лошадь, поехал. Вернулся затемно уже. Дрова скидал, сам спать улегся. Утром батя при свете на дровишки глянул, а оне все трухлявые, гнилые как есть.

Он на Прошку:

– Где, дурья башка, набрал таких? Как их в печь класть, от них ни огня ни жару!

– Так они легонькие такие, класть легко, лошади не тяжело. Вот и привез…

Отдали его в подпаски коров пасти, а он на ходу спит, нога за ногу заплетается, ходит мается; в небо уставится, рот разинет и стоит столбом, пока пастух его кнутом ни огреет, ни перепояшет. А коровы тем временем на посевы ушли, потраву навели. Выгнали и с пастухов.

Подрядились они с отцом новую баню соседям срубить, справить. Лес привезли, ошкурили, мерку сняли. Начали рубить. Батя чертой отчеркнет, канавку обозначит и себе и сыну. Руби по черте, иди вдоль бревна и вся беда.