Исай Калашников - Жестокий век

– Это когда разбили меркитов?

– Ага. Я не хотел встречи с тобой.

Оэлун с облегчением вздохнула.

– Ты можешь уехать к своим. Я дам тебе коня и седло.

– Мне некуда ехать, Оэлун. Но ты не беспокойся, я не буду мешать тебе.

– Ты где живешь? Что делаешь?

– У Тайчу-Кури. Он делает стрелы.

– Знаю. Это сын Хучу. Его отец погиб, защищая мой улус.

Чиледу беспокойно оглянулся.

– Я поеду, Оэлун. Хатун не к лицу говорить на дороге с рабом.

Он ударил хворостиной коня. Повозка скрипнула, покатилась. Чиледу шагал, опустив широкие плечи. Длинные, давно не стриженные волосы свешивались на уши, на затылок.

Оэлун медленно пошла к своей юрте. В душе была сосущая пустота.

Подъехав к юрте, Чиледу распряг коня. К нему подбежал Олбор, бросился на руки. Чиледу подкинул его высоко над головой. Мальчик взвизгнул, дрыгнул ногами.

– Еще!

– Хватит с тебя и этого. – Чиледу опустил его на землю, погладил по голове. – Оба мы с тобой дети горя.

– Ты не дети, – поправил его Олбор. – Ты – мой отец.

Из юрты выглянула Каймиш.

– Мы ждем тебя, Чиледу. Пора ужинать.

В юрте горели жирники. При их свете Тайчу-Кури приклеивал к древкам оперение. В берестяной качалке ворочался сын Тайчу-Кури и Каймиш – Судуй. Каймиш сняла с котла деревянную крышку, отворачиваясь от облака пара, выложила куски мяса в корытце.

– Тайчу-Кури, бросай работу.

– Иду! – Тайчу-Кури отбросил со лба волосы, отвел руку с оперенной стрелой, улыбнулся. – Хорошо сделал. Молодец Тайчу-Кури.

– Расхвастался! – притворно строго сказала Каймиш.

– А что? Ты меня никогда не хвалишь. Чиледу – тоже. Что делать? Хвалю сам себя. Олбор, я делаю хорошие стрелы?

Мальчик шмыгнул носом.

– Хорошие.

– Во! Всегда и всем так говори! – Тайчу-Кури поддернул рукава халата, наклонился над мясом, вкусно почмокал губами. – Джэлмэ прислал целое стегно. Любит меня Джэлмэ. Хан Тэмуджин тоже. Другие и сухого хурута не едят досыта, а у нас мясо.

– Ну, хвастун! Ох, и хвастун! – сказала Каймиш. – Можно подумать, что мы каждый день мясом объедаемся.

– Чего захотела – каждый день… Олбор, я не хвастун?

– Нет.

– Молодец! Ну и молодец! – Тайчу-Кури взял кость, выбил из нее на нож столбик студенистого мозга, протянул Олбору. – Вот тебе маленькая награда за хорошие слова. А твой отец делает плохие стрелы, да? Скажи «плохие», еще дам.

Олбор поглядывал то на Тайчу-Кури, то на Чиледу, молчал.

– Ну! Не хочешь? Тогда скажи, что эта тетя плохая тетя.

– Она хорошая, – насупясь, сказал Олбор. – Отец хороший.

Тайчу-Кури рассмеялся.

– Ну, умница! Вот умница! Правильно, Олбор! Ты славный парень, Олбор!

Каймиш шлепнула ладонью по спине мужа.

– Помолчи немного! С утра до вечера тебя только и слышно. Мало того, во сне всю ночь бормочешь.

Лениво, без охоты теребил Чиледу зубами твердое, жилистое мясо, размышляя о встрече с Оэлун. В последнее время думы редко выходили за пределы этой юрты. Тут он нашел то, что встречал так редко, – дружелюбие, неистощимую приветливость. Порой казалось, что до этого все время брел по сыпучим снегам, коченея от холода, и только сейчас прибился к теплу очага, начал отогреваться. Эти люди стали до боли родными, бесконечно своими. Встреча с Оэлун может все изменить. Если она захочет, он принужден будет покинуть курень. Правда, она вроде бы успокоилась, когда узнала, что он всего лишь пленный раб, а не подосланный соглядатай, но тревога за детей может оказаться сильнее благоразумия. Для Оэлун, для ее детей он чужой. Но что он может сделать им худого? Ну, а если бы мог?

Тайчу-Кури выпил чашку супа-шулюна, лег на войлок, надулся, показал Олбору на свой живот.

– Бей!

Мальчик сжал кулак и стукнул.

– Крепко? Сиди и ешь. Как твое пузо станет таким же тугим, ложись спать. Делай так каждый день – багатуром вырастешь.

Немного передохнув, Тайчу-Кури снова принялся прилаживать оперение к стрелам. Каймиш осуждающе покачала головой.

– Хватит тебе, Тайчу-Кури! Скоро от работы горбатым станешь.

– Моя жена Каймиш! Послушай поучительное слово своего мужа. Живет человек, будто собака, потерявшая своего хозяина. Он вечно голоден, любой его может избить, убить. И вдруг ему привалило счастье – ешь, как нойон, пей, как нойон, спи, как нойон. Что я должен делать? Валяться на войлоке, смотреть хорошие сны и обрастать жиром? Я должен, жена моя Каймиш, прилежной работой отблагодарить нашего Тэмуджина.

Поправив на камне нож, Чиледу стал очищать заготовленные для стрел палки от коры. Тонкие стружки на светлом лезвии ножа свивались в крутые кольца. Олбор подбирал их и наматывал на пальцы. С острого, как копье, пламени жирника стекала черная струйка дыма. Почти каждый вечер они сидели вот так – работали, разговаривали. В этих вечерах было для Чиледу что-то праздничное, что-то такое, чего он тоже не знал раньше. Сейчас, слушая рассуждения Тайчу-Кури, он с удивлением подумал: сын Оэлун, сам того не ведая, сделал для него столько хорошего, сколько не сделал ни один человек. Не будь его, давно бы издох в собачьей берлоге, заживо съеденный блохами. Напрасно опасается Оэлун, что он может стать врагом ее сыну. Только человек, потерявший совесть, может за добро платить злом. И не в этом лишь дело. Кто станет вредить Тэмуджину, тот будет разрушать покой этой юрты, слаженную жизнь ее молодых хозяев.

Перед сном Чиледу вышел из юрты. В курене мерцали огни дымокуров, у коновязей фыркали лошади. Низко над головой висели яркие звезды. Чиледу понял, что сам он никогда не покинет этого куреня. Если понадобится, будет защищать Каймиш и Тайчу-Кури, Олбора и Судуя, Оэлун и ее детей…

– Проснись! Проснись же скорее!

Джамуха сел, открыл глаза. Уржэнэ зажигала светильники, к чему-то испуганно прислушивалась. В юрте висела сухая горькая пыль, за стенами шумел ветер, хлестал песком по войлоку – горячий ветер Гоби.

– Что такое?

– В курене неспокойно…

В шорохе ветра он уловил лай собак, топот копыт, крик людей. Звуки были смятые, едва различимые – потеха злых духов? Джамуха сунул босые ноги в гутулы, надернул халат, затянул пояс с мечом, выскочил из юрты. Ветер рванул полы халата, сбил шапку, швырнул в лицо колючий песок. Голоса людей стали слышнее. Неужели враги? Недавно он откочевал от Тогорила, поселился между нутугами Таргутай-Кирилтуха и Тэмуджина, зная, что рано или поздно эти двое схватятся… Неужели поставил себя под удар?

– Караульный!

Напряженный голос караульного донесся откуда-то из-за юрты:

– Я тут!

– Иди сюда. Что происходит в курене?

– Не знаю. Наша стража не подавала знаков.

– Какие сейчас знаки, пустая твоя голова! Веди коня!.. Нет, стой!