Исай Калашников - Жестокий век

– Наверное, опять дела? – В полувопросе Джамухи различима была досада.

– Да. Важные. Приехали Хучар и Даритай-отчигин.

– Гость – радость хозяина. Чем же ты обеспокоен?

– Я не обеспокоен. Я злее раненого вепря. Дядя прибыл ко мне за почестями. Старшинством своим заносится.

Джамуха сбросил с ног чаруки, натягивая гутулы, снизу вверх посмотрел на Тэмуджина, неодобрительно хмыкнул.

– Почитать старших, анда, нам деды завещали. Разве Даритай не родной брат твоего отца? А Хучар кто тебе? Если мы не станем уважать ни родства, ни старшинства, что будет со всеми нами? Не ты ли говорил мне, что не держишь в сердце зла?

– Они не берегли честь рода. Я ходил с кангой на шее, а они смотрели на меня и пили, ели, и ни у одного не застряла кость в горле, ни один не поперхнулся! Не уважающие свой род могут ли требовать уважения к себе?

Обувшись, Джамуха встал рядом с Тэмуджином, будто меряясь с ним ростом. Он был на полголовы ниже Тэмуджина, уже в плечах. Насупился, шагнул в сторону.

– Тэмуджин, ты все время оглядываешься назад. Это худо. Несогласие принесло не одному тебе, всем нойонам много разных бед. Унижали тебя. Но унижены были и твой дядя, и твои двоюродные братья. Пристало ли считать, кто больше, кто меньше? И надо ли, раздуваясь от гордости, возвышаться друг над другом, накликая на свою голову новые беды?

– Не я возвышаюсь над своими родичами… – начал было Тэмуджин и вдруг умолк, помолчав, сказал почти спокойно: – Твои слова, анда, разумны. Я их принимаю. Идем к моей матери.

Он сказал не совсем то, что думал. В словах Джамухи была правота, но не она угасила гнев и убедила его. Понял вдруг куда более важное: Даритай-отчигин и Хучар приехали к нему, а не он к ним. Уже одним этим они поставили себя ниже его, Тэмуджина. Хитрый Даритай-отчигин, чтобы совсем не пасть в глазах своих нукеров и в своих собственных глазах, придумал ловкий ход. Ну и пусть хитрит, изворачивается. Разве это что-то меняет? И разве переломится шея, если он поклонится своему дяде? Чтобы кланялись тебе, умей и сам поклониться.

Он первым переступил порог материнской юрты, медленно распрямился. Даритай-отчигин, Хучар сидели у стены с онгонами, разговаривали с матерью. Оба сразу же встали. Маленький верткий дядя бросился к нему с радостным воплем:

– Наконец-то я вижу тебя, родной ты мой страдалец!

И закрутился, оглядывая, ощупывая маленькими своими руками Тэмуджина. В суматохе, поднятой им, никто никому не поклонился, но все получилось очень пристойно. И Тэмуджин окончательно утвердился в своей догадке, даже больше, в узеньких вроде бы смеющихся глазах дяди он уловил что-то похожее на страх. От этого стало легко, будто свалил с плеч тяжелую ношу.

За обедом Даритай-отчигин говорил без умолку, безбородое его лицо лучилось мелкими морщинками, можно было подумать, что он здесь самый счастливый. А Хучар был немногословен. Крупный, тяжеловесный, чернобородый, он держался в стороне, посматривал на Тэмуджина и Джамуху, что-то прикидывая в уме.

– Эх, Тэмуджин!.. – Даритай-отчигин горестно сложил руки. – Печаль о тебе убавила мою жизнь на много лет. А сейчас смотрю на тебя, багатура, и годы возвращаются обратно… Но и обидел ты нас тоже… Пошел на меркитов – не позвал. Мы ли не твои самые близкие родичи?

– Дело поправимое. – Тэмуджин спрятал усмешку. – Я собираюсь в кочевья Таргутай-Кирилтуха. Приглашаю…

– Неужели дерзнешь? Силен ты стал, Тэмуджин. Таким же был твой отец, а мой любимый брат Есугей. Весь ты в него – лицом, умом, смелостью… Оэлун, я правильно говорю? Ну вот… Так почему же нам в таком случае не пойти на Кирилтуха? Пойдем, Хучар?

Помедлив, Хучар буркнул:

– Может, и пойдем.

– Нам от Таргутай-Кирилтуха досталось в эти годы, – пожаловался Даритай-отчигин. – Тебе, Тэмуджин, легче было. Тебе что – колоду немного поносил и сбросил. А он у нас до сих пор на шее висит.

Тэмуджин внимательно прислушивался к голосу дяди: врет или не врет? Как будто нет. Если здраво рассудить, так оно и получается. Задушить их Таргутай-Кирилтух не смог, но и ходу не дает. Он для них как тяжелый вьюк для скаковой лошади. Они будут рады скинуть его. Может быть, в самом деле ударить на тайчиутов?

– Хучар, в бабки с нами сыграть не хочешь? – спросил, улыбаясь, Джамуха.

– В бабки? – Хучар, углубленный в свои думы, не сразу понял его. – А-а… Нет, в бабки играть не хочу.

– И не играй. Снова обыграем… О Таргутай-Кирилтухе разговор напрасен.

– Почему? – насторожился Тэмуджин.

– Да потому… Опять старые болячки расковыривать? Начни разбираться, – каждый кем-то обижен, каждый кого-то обидел. Что же у нас получится? Сегодня сговоримся мы и разграбим улус Таргутай-Кирилтуха. А чей черед завтра? Нет, высокородные нойоны, эта дорога ведет к гибели. И тут я вам не попутчик. Надо жить по древнему степному обычаю, а не вымещать свои обиды, не приводить к покорности друг друга. Будем цапаться, и наши вольные племена поработят татары или найманы, меркиты или… – Махнул рукой. – Что говорить…

Для Тэмуджина это высказывание Джамухи было неожиданностью. Правда, о том, чтобы напасть на Кирилтуха, до этого речи не было, но Тэмуджин считал: рано или поздно он потребует у нойона тайчиутов ответа за все обиды, причиненные роду Есугея, и казалось, что анда не мыслит как-то иначе. Теперь, выходит, полагаться в этом деле на него он не может. Печально.

– Старина, старина… – со вздохом сказал Даритай-отчигин. – Мы всей душой за то, чтобы у нас было как в прежние времена. Но Таргутай-Кирилтух…

– Откочуете от него – и все! – перебил Отчигина Джамуха. – Степь велика, широка, всем места хватит.

Даритай-отчигин замолчал. Тэмуджину показалось, что дядя не больно-то рвется к откочевке от Таргутай-Кирилтуха. Но почему? Напасть на него согласен, а просто откочевать не хочет. Что за этим кроется?

– Счастливое старое время… – снова вздохнул Даритай-отчигин. – И как хорошо, что вы, молодые, чтите отцовские обычаи. Конечно, и у вас бывают небольшие заблуждения. Вы переманиваете людей из улуса тайчиутов. Ну, это можно… Но к вам бегут люди из моего куреня, из куреней Хучара, Алтана, Сача-беки – твоих близких родичей, Тэмуджин. Мы приехали просить: не принимайте наших рабов. Отсылайте обратно.

– За этим и прибыли? – спросил Тэмуджин.

Спросил спокойно, но внутри все закипело. Когда растаскивали улус отца, никто не вспомнил о старых обычаях, даже о простых приличиях. А теперь видишь как!

– Людей принимает Тэмуджин, и я этого не одобряю, – сказал Джамуха.

Тэмуджин еле сдержался, чтобы не крикнуть Джамухе: «Знаю, что не одобряешь, но ты мог бы и помолчать. Хотя бы сейчас».

Наклонился, пряча пылающее лицо, глухо сказал: