Геннадий Левицкий - Сокровище тамплиеров. Мечта конкистадора

– …а еще ты конечно же слышал, что катары (как называют нас римские христиане) поклонялись черному коту и целовали его в… (противно даже произносить вслух измышления врагов). Зачем ты повторяешь чужую ложь? – Глаза Гийома де Ногаре зажглись кровавой ненавистью. – Однажды мне надоело ее слушать и я решил устроить так, чтобы о римских христианах стали говорить куда более страшные вещи. Разве твои братья, Великий магистр, не признались в самых ужасных поступках, которые могли совершить только слуги дьявола. Если пожелаешь, завтра они признаются, что на обед поедали невинных младенцев. Теперь тамплиеры дружно утверждают, что целовали друг друга туда, куда катары целовали Люцифера, который являлся к ним в образе черного кота. Христиане-тамплиеры на своей плоти испытали, как можно опорочить и уничтожить всех и все.

– Разве катары не избивали священников, не убоявшихся служить мессу в Лангедоке и Провансе – где находилось более всего еретиков? Разве не горели в Тулузе церкви, иконы и кресты…

– Горели… только после того, как на кострах начали сжигать Добрых людей. До тех пор мы покорно терпели окружающий мир, хотя и не признавали ни римских священников, ни пышные обряды, ни икон, ни креста… Разве это возможно? Господа, Создателя мира пригвоздить к кресту?! Разве Господь мог позволить так издеваться над Собой людям?!

– Вы извратили учение Господа и мечтали заполнить ересью весь мир. И ты осмеливаешься утверждать, что катары лучше нас, христиан? – возмутился узник. – Вы обвиняли наших священников в стяжательстве, а ваших «Совершенных» «Добрые люди» были обязаны обеспечивать всем необходимым. При встречи с «Совершенным» каждый человек должен трижды падать ниц, словно перед Богом. Разве это не язычество?

– Нет. Каждый по своему имеет право поклоняться Господу. И за различия нельзя сжигать на кострах и объявлять крестовые походы на единокровный народ, словно против сарацин или язычников.

– Может быть, вина твоих соотечественников была искажена. Я не судья, и палачом катар не был, – как добрый христианин, Жак де Моле перестал искать чужие прегрешенья. – Я не участвовал в Альбигойском походе и никогда не поднимал меч на христианина, пусть даже заблудшего. Когда казнили твоих предков, Гийом де Ногаре, рыцари Храма защищали святые места; охраняли пилигримов, шедших поклониться земле, которая видела Иисуса Христа. Давно истлели кости тех, кто защищал Монсегюр, и тех, кто брал эту неприступную крепость. Но почему ты вспомнил об обидах, которые давно обратились в прах и поросли травою?

– Все было давно, – согласился Гийом де Ногаре, – однако невинно пролитая кровь не была оплачена. Теперь пришла пора рассчитаться. Так решил я!

– Несчастный человек! – воскликнул Жак де Моле. – Ты живешь только местью, и она съедает тебя самого. Тлен уже добрался до твоего тела, но еще ранее ты обрек свою душу на вечные муки. Только Господь может судить живых и мертвых!

– Меня жалеет человек, который ждет мучительной смерти, – ухмыльнулся Гийом де Ногаре. – Уж не надеешься ли ты своей проповедью отвратить меня от заслуженного возмездия?

– Увы! Сегодня от тебя ничего не зависит.

– Ты забыл, кто я?! Без моего ведома в Париже не может пролететь и муха…

– Уходи, Гийом де Ногаре, – произнес единственную просьбу узник. – Ты дышишь злом, и оно тебя погубит. Чем дольше ты остаешься рядом со мной, тем больше тобой овладевает ярость. Не хотелось бы стать причиной твоей скорой смерти. Ведь Господь и заблудшим овцам подчас дарует долгую жизнь – с тем, чтобы они успели покаяться в грехах.

– Больше ты ни о чем не желаешь попросить королевского советника? – в последней надежде промолвил Гийом де Ногаре.

– Твой визит напрасен, ибо, как ни велико могущество Гийома де Ногаре, не сможет он сделать мне больнее, чем уже сделал.

– Я сказал тебе все, что хотел. А сейчас хочу подарить тебе жизнь и свободу, – неожиданно произнес королевский советник.

– Добрые намерения легко исполнимы, – не смог сдержать улыбки узник. – Тебе остается открыть дверь темницы и приказать страже ничего не делать.

– Именно так я и поступлю, но только после того, как услышу ответ на единственный вопрос: где Умбер де Блан?

– Нет ли у тебя другого вопроса, Гийом де Ногаре? Ты желаешь узнать у человека, заточенного в темницу, где находится посланный тобой командор Оверни?!

– Но перед этим вы провели много времени вместе. И ты, Жак де Моле, будешь утверждать, что вы не пытались обмануть меня?

– Не суетись напрасно, Гийом де Ногаре. Если до сих пор тебе не удалось найти командора Оверни, то даже я бессилен помочь.

– Странно… Вместе с Умбером де Бланом бесследно исчез целый отряд королевской стражи, – задумался советник короля. – Последний раз его видели в окрестностях Монсегюра. Не сможешь ли ты прояснить сие чудо, коль не смог справился с первым вопросом?

– Видимо, руинам Монсегюра показалось мало пролитой на них крови, вот они и поглотили королевских воинов.

– Я не верю в прожорливость камней, тамплиер. Произошло что-то необычное.

– Ты прав, Гийом де Ногаре. Бездушные камни не могли причинить вреда твоим солдатам. Все необычное от Господа… либо от дьявола – в зависимости: кто кому служит.

Королевский советник недовольно поморщился:

– Похоже, тебе не очень нужна свобода и не слишком дорога жизнь. Хотя… Ты мог и не знать ответов. Чтобы оставаться справедливым, задам тебе последний вопрос на тех же условиях: где казна ордена Храма?

– С этим вопросом тебе следует обратиться к казначею. Я лишь посылал ему распоряжение, а хранением и выдачей средств ведал он. Помнится, вам с королем удалось вырвать у доверчивого Жана де Тура четыреста тысяч ливров, долг так и остался непогашенным.

– Ты издеваешься надо мной, магистр?! Казначей мертв, причем давно.

– В подземелье новости приходят нечасто и с большим опозданием, – произнес чистую правду Жак де Моле. – Ну если казначей умер, то я ничем помочь не могу. Каждый ведь должен заниматься своим делом.

– Так ты отказываешься выдать казну ордена Храма?! – начал зеленеть от злости Гийом де Ногаре.

– Ты услышал мой ответ.

– Хорошо… – голосом, не обещающим ничего доброго, затянул хранитель королевской печати. – Ты дорого заплатишь за упорство, Жак де Моле. Я лично буду указывать палачу: какую жилу из тебя вытянуть, какой ноготь вырвать, чтобы ты чувствовал адскую боль, но не умирал как можно дольше.

– Мне кажется, ты занимаешься не своим делом. Король мог бы иметь великолепного палача. – Великий магистр повернулся спиной к гостю, показывая тем, что продолжать беседу не намерен.

На слабеющих ногах Гийом де Ногаре с трудом добрался до своего дома. В спальне волна ярости нахлынула на него с новой силой. Даже усталость не поборола это чувство. Хранитель королевской печати долго ворочался в кровати, воспаленный мозг не давал ни единого шанса уснуть.