Казимир Валишевский - Павел I

Гражданские штаты – 6 000 000 руб.

Иностранный департамент – 1 000 000 руб.

Духовенство – 1 000 000 руб.

Школы и благотворительные учреждения – 1 221 762 руб.

Погашение долгов – 12 000 000 руб.

Кабинет (личные расходы императора) – 3 650 000 руб.

Двор – 3 600 000 руб.

Императорская фамилия – 3 000 000 руб.

Три последние цифры совершенно одинаковы с внесенными в последние бюджеты любившей пышность Северной Семирамиды.

В статье прихода крупные суммы также продолжали доставляться налогами на несчастных крестьян и эксплуатацией их крайней бедности или вытекающих из нее пороков, которая и в наши дни остается больным местом русских финансов:

Подушных с казенных и помещичьих крестьян – 14 390 055 руб.

Оброчных, с казенных крестьян – 14 707 921 руб.

Питейные сборы – 18 089 393 руб.

Таможенные – 5 978 289 руб.

Кроме того, с 1798 года к повинностям казенных крестьян был прибавлен еще дополнительный налог, на 682 801 рубль, и в течение последующих лет, вопреки высказанным вначале самонадеянным заявлениям, задолженность государства, вместо того чтобы уменьшиться, продолжала возрастать.

Медные 2 копейки. 1797 г.

Павел прибегал к займам, как и его мать, и даже более опрометчиво. Он заключал их и внутри государства, и за границей. Общую сумму внутренних займов в это время, для которых были произвольно тронуты части капиталов Дворянского банка, Казначейства или Опекунских советов, невозможно подсчитать даже приблизительно, за отсутствием документов, которых специалистам не удалось найти до настоящего времени. За границей финансовая политика царствования, начав уже в январе 1797 года с займа в 88 300 000 флоринов, заключенного в Амстердаме, кончила, кажется, тем, что довела пассив, выражавшийся прежде цифрой 43 739 130 рублей, до 132 000 000.

В то же время Павел не отказывался также и от выпуска ассигнаций. К огромной их сумме, оставленной Екатериной, он прибавил 56 237 420 рублей, то есть по четырнадцать миллионов в год, тогда как среднее годовое нарастание этой части долга в предыдущее царствование достигало приблизительно лишь 6 300 000.

Итак, реформатор не только пошел прежней колеей, от которой сначала отказался с таким пренебрежением, он даже в ней увяз. Только в отношении финансового устройства ему отчасти удалось порвать с традицией, и в этой части его работа заслуживает одобрения. Освободив Казенную палату от обязанностей, которые на нее взвалили после уничтожения Берг-, Мануфактур- и Коммерц-коллегий, учредив четвертого декабря 1796 года Государственное казначейство и упразднив, шесть дней спустя, Долговой комитет , он, быть может, сам того вполне не сознавая, провел в жизнь автономию и подготовил объединение этой отрасли управления.

Серебряная полтина. 1798 г.

Но в созданные таким образом условия Павел-император, легко, как мы знаем, поддавшийся, вследствие своей впечатлительности, обманчивым внушениям, с наивностью профана и фантазией деспота, внес тот денежный беспорядок, в котором он привык жить наследником, когда, несмотря на хорошее обеспечение, всегда нуждался.

Тут мы находим его обычные приемы: величественные жесты, высокопарные слова и разные неожиданности. В январе 1797 года он велел публично сжечь перед Зимним дворцом на пять миллионов ассигнаций и приказал, чтобы чеканка серебра, установленная в 1763 году, когда фунт серебра 72-й пробы соответствовал 17 рублям 6 2/3 копейкам, была доведена до 14 рублей из фунта с повышением пробы до 83 1/3. Таким образом, стоимость денежной единицы при размене была доведена до 5 1/2 франков. Но третьего октября последовала новая неожиданность: отдано распоряжение чеканить из фунта серебра около двадцати рублей; серебряный рубль снова падает приблизительно до четырех франков, и такова картина политики Павла в этой области.

Государственная ассигнация 25 рублей. 1798 г.

Пользовавшийся покровительством Куракиных, а следовательно, и императрицы, и Нелидовой, представитель дома Гопе, Woot, мечтательный теоретик или ловкий пройдоха, оспаривал в то же самое время у министра финансов Васильева доверие государя и втягивал последнего в самые рискованные предприятия. Россия радушно принимала такого рода шарлатанов. Разве Петр Великий не обращался к услугам Лоу, и притом в 1721 году, сразу после краха, случившегося с ним в Париже, воображая притом, что у знаменитого банкрота оставался в это время значительный капитал, который он мог бы использовать в России! Привести стоимость серебряного рубля к 140 копейкам меди; увеличить производство меди со 160 000 пудов до 1 200 000 и гарантировать таким образом новый выпуск бумажных денег на сто пятьдесят миллионов: таковы были намерения нового Лоу. Энергичный протест Безбородко помешал приведению их в исполнение; но побежденный красноречием голландского капиталиста или подкупленный крупной суммой, согласно утверждению Ростопчина, канцлер сам способствовал проведению некоторой части проекта в план учреждения Банка вспомогательного для дворянства , который был, в сущности, не чем иным, как огромной фабрикой бумажных денег.

Отказавшись от своей первой оценки, Безбородко увидел в задуманном учреждении средство добыть для казначейства чистого барыша тридцать пять миллионов рублей и оказал поддержку разным другим учреждениям, недостаточно обеспеченным. Одни учебные заведения, находившиеся в ведении императрицы, должны были получать из этой суммы ежегодно субсидии 400 000 рублей, вследствие чего Мария Федоровна горячо ухватилась за этот проект. Некоторые из друзей императрицы напрасно указывали ей на его призрачность и опасность. «Бумага этого банка, – писал Николай Семену Воронцову, – еще более увеличит огромную массу… (ассигнаций), находящуюся во внутреннем обращении». Таково же было мнение его корреспондента, осуждавшего эту попытку еще и по другим причинам и несколько позже высказавшего по этому поводу следующее: «Цель этого учреждения была вредна и безнравственна. Кому хотели помогать? Дворянству, разоренному роскошью и долгами, видевшему лишь случай влезть в долги еще больше… прельстившись бесчестной приманкой освободиться посредством новой, ничего не стоящей, бумаги от обязательств, принятых ранее в полноценной монете».

В то время, когда было написано это последнее письмо, в марте 1799 года, русский посол в Лондоне мог уже констатировать печальные последствия все-таки произведенного опыта. «До основания этого банка, писал он, вексельный курс рубля были 31 и 30 пенсов, а потом он начал быстро падать и дошел до того, что в лучшие месяцы равнялся 24 пенсам, и если бы этот банк не закрыли, он упал бы до 15 пенсов и ниже, подобно французским ассигнациям».