Мика Валтари - Египтянин

Настроение человека так непредсказуемо и вера фараона так меня ослепила, что я не предчувствовал ничего плохого, хотя в воздухе знойного дня еще сохранялся запах тлеющих развалин, а с реки доходило зловоние разлагающихся трупов. Аллея овнов была украшена пестрыми флагами, вдоль нее стояли огромные людские толпы, мальчишки, желающие увидеть фараона, влезли на деревья, а Пепитатон поставил вдоль Аллеи неисчислимое количество цветочных корзин, чтобы народ, по обычаю, мог бросать цветы на дорогу, по которой движутся носилки фараона. На душе у меня было легко: будущее Египта, словно в мареве, представлялось мне свободным и светлым, из дворца фараона я принес золотую чашу и меня назначили царским трепанатором черепа. Рядом со мной стояла красивая, в расцвете сил женщина, которая была мне другом и держала меня под руку; вокруг, на местах для избранных, стояли веселые улыбающиеся люди, но простого народа я не видел. Было лишь непривычно тихо, так тихо, что до Аллеи овнов доносилось карканье воронов с вершины большого храма, – во́роны и стервятники угнездились в Фивах, отяжелев от сытости, они уже не могли улететь обратно в горы.

Очевидно, беда разразилась оттого, что негры с разрисованными лицами сопровождали золотые носилки фараона; уже один их вид разжег ненависть народа. Ведь в толпе не было почти никого, кто не пострадал в последние дни: у многих сгорели дома, слезы женщин еще не обсохли, раны мужчин под повязками продолжали болеть, а их разбитые рты еще не способны были улыбаться. Фараон Эхнатон появился у всех на виду, покачиваясь в носилках высоко над толпой. На его голове была двойная корона объединенных египетских государств – Верхнего и Нижнего Египта, украшенная лилиями и папирусом, руки были сложены крестом на груди и крепко сжимали жезл и бич. Он сидел не шелохнувшись, словно божество, как всегда сидели фараоны, являясь перед народом, вокруг него стояла жуткая тишина, словно его вид сковал всех немотой. Наконец воины, охраняющие Аллею овнов, подняли копья и прокричали ему приветствие, к ним присоединились придворные, они стали бросать на дорогу перед носилками цветы. Но на фоне страшного молчания народа эти приветствия прозвучали слабо и жалко, словно жужжание одинокого комара в зимнюю ночь, поэтому они скоро замолкли, а воины начали растерянно оглядываться.

Тут фараон в нарушение всех обычаев шевельнулся и, с воодушевлением приветствуя народ, поднял жезл и бич. Толпа вздрогнула, из всех уст вырвался дикий крик, похожий на рев морских волн, бьющихся во время бури о скалы. Придя в движение, народ громко и жалобно кричал:

– Амон! Амон! Верни нам Амона – царя всех богов!

Раскачиваясь, словно волны, толпа кричала все громче, во́роны и стервятники поднялись в воздух со стен и башен храма и закружили над носилками, хлопая черными крыльями. А люди кричали:

– Убирайся вон, лжефараон! Убирайся вон!

Крики напугали носильщиков, они остановились, а когда, подгоняемые перепуганными офицерами, попытались вновь двинуться, народ мощной волной прорвался на Аллею овнов, сметая со своего пути цепь воинов, и, сгрудившись, преградил путь носилкам. В мгновение ока все смешалось, воины, пытаясь расчистить дорогу, пустили в ход палки и дубины, но скоро, спасая собственную жизнь, вынуждены были схватиться за копья и ножи, в воздухе замелькали дубины и камни, по Аллее овнов полилась кровь, и сквозь злобные голоса послышались отчаянные смертельные крики. В фараона не попал ни один камень, недаром он, как все фараоны до него, был рожден Солнцем. Его личность была священна и неприкосновенна, никто из толпы, всем сердцем его ненавидящий, даже во сне не осмелился бы тронуть его, ибо такого никогда еще не случалось. Поэтому, никем не задетый, фараон видел со своего высокого сиденья все, что происходило вокруг. Забыв о своем достоинстве, он встал и закричал, стараясь сдержать воинов, но среди рева толпы его никто не услышал.

Народ бросал камни в воинов и бил их палками, воины, защищаясь, многих убили, и народ не умолкая кричал:

– Амон, Амон, верни нам Амона!

И еще он кричал:

– Убирайся прочь, лжефараон, убирайся прочь, тебе нечего делать в Фивах!

Толпа швыряла камни также и в высокородных, протискиваясь на их места, так что разряженные женщины бросили цветы, выронили свои флакончики с благовониями и убежали.

Тогда Хоремхеб приказал трубить в трубу, и с прилегающих улиц, где они прятались, чтобы не раздражать народ, выехали колесницы. Многие из толпы попали под их колеса и были затоптаны лошадьми, но Хоремхеб велел убрать из колесниц мечи, чтобы они не поранили людей, и колесничие двигались медленно, соблюдая положенный порядок, потом окружили носилки фараона и уехали, охраняя царское семейство и его свиту. Народ, однако, не разошелся до тех пор, пока ладьи фараона не достигли другого берега. Тогда в толпе началось ликование, и крики торжества были еще страшнее криков ненависти; всякий сброд, затесавшийся в толпу, стал врываться в дома знатных людей, круша и грабя все, что попадалось ему на глаза. Только после того, как воины, работая копьями, навели порядок, народ разошелся по домам, наступил вечер, и во́роны опустились на камни Аллеи овнов раздирать трупы.

Так фараон Эхнатон впервые увидел беснующийся народ и льющуюся из-за его бога кровь. Он никогда не смог забыть этой картины, в нем что-то сломалось, в любовь влилась капля ненависти, горячка охватила его, и он повелел отправлять в рудники всякого, кто вслух произнесет имя Амона или тайно сохранит его в надписях, сделанных на камнях или на посуде. А так как люди не хотели выдавать друг друга, в свидетели стали призывать воров и рабов, никто уже не мог уберечься от лжесвидетельства, и многие достойные, честные люди попали в рудники и каменоломни, а бессовестные и хищные негодяи во славу Атона получали их дома, мастерские и лавки. Но все это я рассказываю, опережая события, чтобы было ясно, почему так случилось. Еще в ту же ночь меня срочно вызвали в Золотой дворец – у фараона начался припадок, и врачеватели, опасаясь за его жизнь, хотели разделить ответственность со мной, поскольку он говорил обо мне и называл мое имя. На протяжении многих мер водяного времени он лежал без сознания, похожий на мертвеца, ноги и руки у него похолодели, биения крови в жилах не было слышно. Он искусал себе язык и губы, и изо рта у него шла кровь. Очнувшись, он прогнал всех лекарей, не желая их больше видеть, и оставил меня одного. Мне он сказал:

– Вели призвать гребцов, и пусть все мои друзья последуют за мной, я отправлюсь туда, куда влекут меня мои видения, и не остановлюсь до тех пор, пока не найду землю, не принадлежащую никому из богов и никому из людей. Эту землю я посвящу Атону и построю на ней свой город. В Фивы я никогда больше не вернусь.