Мика Валтари - Египтянин

Мерит, видя мой панический страх, наконец, кажется, поняла, что между мной и Мехунефер ничего не было, и начала смеяться. Она смеялась от всего сердца, постанывая и сотрясаясь от смеха всем своим красивым телом, а потом еще нетвердым голосом проговорила:

– Это научит тебя быть осторожным с женщинами, Синухе, – по крайней мере, я на это надеюсь. Мы, женщины, хрупкие сосуды, а уж я знаю, как ты, мой дорогой, умеешь очаровывать!

Ее насмешки надо мной были безжалостны. С напускным смирением она проговорила:

– Не сомневаюсь, что тебе куда приятнее возлежать с такой прекрасной дамой, чем со мной, – во всяком случае, в ее распоряжении было дважды по стольку лет, сколько было у меня, чтобы совершенствоваться в искусстве любви. Так что мне не след соперничать с нею, и боюсь, что ради нее ты меня, конечно, бросишь!

Расстройство мое было столь велико, что я повел Мерит к себе, в бывший дом плавильщика меди, и рассказал ей все. Я говорил, а Мерит молча слушала и больше не смеялась. Она смотрела мимо меня, и ее взгляд становился все темнее и печальнее, пока наконец она не положила руку мне на плечо и не сказала:

– Теперь мне многое понятно, Синухе, и то, чего раньше я не понимала в тебе, и твое одиночество, глухо воззвавшее ко мне, когда я впервые увидела тебя, и моя слабость, когда ты взглянул на меня. У меня тоже есть тайна, и эти дни я несколько раз порывалась поведать ее тебе, но теперь я благодарю богов, что не сделала этого, – тайны тяжелят сердце, они опасны, так что лучше держать их при себе и не поверять другому. Но я рада, что ты рассказал мне все. И ты прав – лучше не надрывать свое сердце мыслями о том, чего, возможно, никогда не было, но постараться забыть все это как сон – вот так и я это забуду.

Однако мне было любопытно узнать ее секрет, и я стал выспрашивать о нем, но Мерит не захотела говорить, только поцеловала меня в щеку, обняла за шею и немного всплакнула. Потом она сказала:

– Если ты останешься в Фивах, у тебя не будет покоя: эта Мехунефер будет преследовать тебя своей страстью, пока жизнь не станет для тебя невыносима, – я видела таких женщин и знаю, как ужасны они могут быть. Ты тоже виноват: зачем ты так искусно заставил ее поверить всем этим бредням! Но теперь тебе лучше вернуться в Ахетатон, благо ты уже вскрыл достаточное количество черепов и у тебя нет необходимости задерживаться здесь более. Однако перед отъездом ты должен написать ей и убедить оставить тебя в покое, иначе она последует за тобой и разобьет с тобой кувшин – ведь ты бессилен перед ней! Я тебе такой участи не желаю.

Совет ее был хорош, и я велел Мути собрать мои вещи, завернуть их в ковры и послать рабов за гребцами, обосновавшимися в пивных и увеселительных заведениях близ гавани. Сам я тем временем сел писать письмо, но поскольку мне не хотелось обижать Мехунефер, то сделал я это самым учтивым образом и написал так: «Царский врач Синухе приветствует Мехунефер, хранительницу игольницы в Золотом дворце Фив. Мой друг, раскаяние мое велико, поскольку моя несдержанность ввергла тебя в заблуждение относительно намерений моего сердца. Я не могу более видеться с тобой, ибо наша встреча может стать для меня искушением, в то время как сердце мое уже связано другими узами. Вот почему я удаляюсь и более не увижусь с тобой. Хочу надеяться, что ты будешь вспоминать обо мне как о друге, и посылаю тебе вместе с этим письмом кувшин с напитком, именуемым „крокодилий хвост“, в надежде, что он поможет тебе разогнать небольшую грусть, если таковая посетит тебя. Спешу уверить тебя, что сам я не испытываю грусти, ибо я уже старый, слабый и усталый человек, который не может принести радости такой женщине, как ты. Радуюсь и ликую, что оба мы убереглись и не вверглись в искушение, а впредь мы никогда не увидимся. Воистину надеется на это твой преданный друг, царский врач Синухе».

Мерит, прочитав письмо, покачала головой со словами, что его тон слишком мягок. По ее мнению, следовало прямо написать, что в моих глазах Мехунефер – безобразная старуха и мне приходится бежать, чтобы избавиться от ее домогательств. Но я, разумеется, не мог написать такое женщине. После некоторых увещеваний Мерит позволила свернуть письмо в свиток и запечатать, хотя и продолжала неодобрительно качать головой. Я отправил раба в Золотой дворец с письмом и винным жбаном – это давало надежду, что по крайней мере в этот вечер она не предпримет новой попытки захватить меня. Так я полагал себя избавленным и вздохнул с облегчением. Увы, предположению далеко до знания.

И вот за всеми этими треволнениями я совсем упустил из виду Мерит и мою тоску по ней. Теперь же, когда письмо было отправлено, а Мути укладывала мои лари и шкатулки и заворачивала их в ковры, готовя в дорогу, я наконец взглянул на Мерит, и невыразимая печаль наполнила мое сердце при мысли, что из-за своей глупости я теряю ее, в то время как мог бы еще жить здесь и быть с нею. Мерит тоже, казалось, была погружена в раздумья. Вдруг она спросила:

– Ты любишь детей, Синухе?

Вопрос этот чрезвычайно смутил меня. А она, заглянув мне в глаза, невесело улыбнулась и сказала:

– О Синухе, тебе нечего бояться! Я не собираюсь рожать тебе ребенка. Но у меня есть подруга, у которой четырехлетний сын, и она часто говорила, что было бы чудесно, если бы мальчик смог однажды проплыть на корабле вниз по реке и увидеть зеленые долины и возделанные пашни, водоплавающих птиц и стада – вместо кошек и собак на пыльных городских улицах.

Я забеспокоился:

– Надеюсь, ты не хочешь сказать, что мне придется взять на свой корабль буйного младенца твоей подруги, который лишит меня покоя и заставит всю дорогу бегать за ним и стеречь, чтобы он не свалился в воду или не всунул руку в пасть крокодилу?!

Мерит улыбнулась, но ее взгляд стал темнее и печальнее, и она ответила:

– Нет, конечно, я не могу доставлять тебе беспокойство, просто плавание пошло бы мальчику на пользу. Я сама носила его на обрезание, и у меня есть обязательства перед ним, как ты понимаешь. Разумеется, я собиралась сама сопровождать его и стеречь, чтобы он не упал в воду, – так у меня была бы веская причина отправиться с тобою в это твое путешествие, но, разумеется, я не сделаю ничего против твоей воли, так что забудем об этом.

Но, услышав ее слова, я возопил от радости и принялся хлопать в ладоши, подняв над головой руки.

– Если так, – воскликнул я, – ты можешь привести с собой хоть всю храмовую малышню! О, воистину сегодня у меня день великой радости! Ведь я в своей непроходимой тупости даже не подумал, что ты можешь отправиться со мной в Ахетатон! А если ты возьмешь с собой ребенка, то твоя репутация ничуть не пострадает и у тебя будет причина и повод для этой поездки.