Мика Валтари - Египтянин

И еще они говорили:

– Нас страшит не проклятие, все эти божественные дела нам опостылели, и меры наши оскудели так, что нам, в общем, все равно – жить или умирать. Мы боимся «рогов» – они ломают двери наших домов и избивают наших детей, пока мы работаем. А ты слишком известен – ты довольно говорил об Атоне, и на воротнике у тебя этот неприятный знак!

Я отвечал:

– Я не могу обижаться на вас и ваше невежество, и ваши трудности мне понятны. Идите тогда к Амону, я слышал, что он исцеляет больных чудодейственным способом.

Они говорили мне:

– Ты смелый человек, Синухе, раз произносишь вслух это имя, не боясь стражников. Это правда, Амон исцелил многие мучительные недуги, но его исцеления кратковременны, а потом недуг возвращается с новой силой. Мы сами испытали это и поэтому побаиваемся священных исцелений, которые к тому же привязывают нас навечно к рогу, а мы такого не хотим, мы хотим жить свободно, хотим не бояться за свою жизнь и спокойно заниматься своим делом. Но этого-то нам и не дают! Так что прости нас, Синухе, прости, что из страха за себя и за свои семьи мы не решаемся приветствовать тебя должным образом, как требует твое достоинство.

Зато рабы и гаванские носильщики, не чинясь, шли ко мне со своими раздробленными в жерновах пальцами, разбитыми коленями и руками, сломанными свалившимся с лебедки грузом. С робостью они спрашивали меня:

– А правда, что этот Атон, которого мы не понимаем, потому что у него нет изображений, равняет богатых и бедных и освобождает рабов? Мы тоже хотим лежать на ложах под расписными потолками, пить вино из золотой посуды и заставлять работать на нас других! Мы ведь знаем, что такое уже было, когда богачей усылали в рудники и их жены просили подаяния на улицах, а те, у которых прежде не было ничего, в изобилии имели хлеб и вино и спали под золотыми потолками. Если такое время уже было, оно ведь может повториться! Установит ли Атон снова такой порядок?

Я лечил их пальцы, вправлял вывихнутые руки и ноги, перевязывал колени и говорил им:

– Воистину не меня спрашивайте об этом, мне об этом ничего не известно – один фараон ведает мудрость Атона, и Атон лишь ему открывает свой замысел. Я знаю только то, что Атон определяет каждому его место, цвет его кожи и язык. Рабы были всегда и всегда будут, и людям всегда придется работать своими руками, с этим ничего не поделаешь, и поэтому пусть каждый занимается своим делом в соответствии со своим умением. Боюсь, что речи ваши опасны и мысли сулят недоброе, и мне не хотелось бы, чтобы вас услышали стражники.

Но они отвечали:

– Мы говорим с тобой откровенно, Синухе, потому что знаем, что ты простая душа и мухи не обидишь, вот и нас ты лечишь без всякой платы. И уж точно ты не станешь объявлять о наших разговорах. Но ты неправильно нас понял: мы сами понимаем, что люди должны работать своими руками, но мы не понимаем другого: почему именно мы родились, чтобы быть рабами и наемниками, а все прочие – чтобы пить из золотой посуды в золотых дворцах! Вот этого мы не понимаем и хотим, чтобы нам объяснили. Иначе нам не остается ничего другого, как думать, что весь этот порядок неправильный и ошибочный и достоин только шакальей могилы. И может быть, однажды мы ее выроем и отправим в нее всех богачей, вельмож и тех, кто сейчас бьет нас палками!

Их наглость просто ошеломила меня, но в ней была правда, и я тщетно ломал голову, ища достойный ответ – всей моей учености не хватило для него, – и поэтому я только сказал:

– Человек – раб, если чувствует себя рабом. На самом деле в душе каждый человек свободен.

На это они ответили, усмехаясь:

– Попробовал бы ты разок палок по спине, так бы не говорил! – Потом они добавили: – Мы любим тебя, Синухе, за то что ты простая душа и лечишь нас без всякой платы. Поэтому можешь приходить к нам в гавань, мы спрячем тебя в пустой корзине и спасем тебе жизнь, когда начнется великий шакалий гон. Думаем, что начнется он очень скоро, потому что меры наши скуднее скудных, масло горчит все сильнее и терять нам больше нечего!

Меня, однако, никто пока еще не смел задевать, ибо я был все-таки царским лекарем и самый беднейший гаванский люд знал меня и слышал о моих делах. Поэтому ни крестов, ни непристойных картинок на моем доме не появлялось и никто не подбрасывал падаль в мой двор, даже пьяные дебоширы обходили его стороной, когда таскались гурьбой по ночным улицам, выкликая имя Амона, чтобы позлить стражников. Так или иначе, но почитание всякого носящего знаки царского отличия было глубоко в крови у народа, как ни старались жрецы уверить его, что фараон Эхнатон – незаконный царь.

Но вот одним жарким днем маленький Тот вернулся с прогулки истрепанный и побитый, из его носа текла кровь, а один зуб был выбит, что, впрочем, ему не очень повредило, потому что как раз в это время у него менялись зубы и рот его выглядел очень потешно. Тот всхлипывал, хотя старался держаться молодцом, но Мути пришла в ужас и от негодования и злости даже расплакалась, пока умывала его. После чего, не в силах больше сдерживать себя, она схватила своей сухонькой ручкой валек для стирки и ринулась к двери с криком:

– Амон или Атон, но эти щенки вязальщика мне ответят!

И прежде чем я успел остановить ее, она исчезла. А вскоре с улицы донеслись мальчишечьи вопли, ругань мужчины и крики о помощи. Мы с Тотом боязливо выглянули за дверь и увидели Мути, именем Атона расправлявшуюся со всеми пятью сыновьями вязальщика тростника, с его женой и с ним самим, тщетно закрывавшим руками голову, в то время как из носа у него сочилась кровь.

Закончив расправу, Мути возвратилась в дом, еще тяжело дыша от негодования, а когда я попытался успокоить ее и объяснить, что вражда порождает лишь вражду, а мщение вспахивает поле для мщения, она едва не побила вальком и меня. Однако, по мере того как проходил день, совесть начала мучить ее, и, сложив в корзину медовые пирожки, жбан пива и ношеное платье, она отправилась к вязальщику тростника – мириться с ним и его семейством, заявив ему при этом:

– Держи своих мальчишек построже, как я держу своего, то есть мальчика моего господина. Не годится добрым соседям мутузить друг друга из-за рогов или крестов, тем более что я-то покажу задницу любому богу, из-за которого моему мальчику поставят синяк или пустят кровь из носа!

После этого происшествия вязальщик стал относиться к Мути с величайшим почтением и носил подаренные ею вещи по праздникам, а его сыновья сделались приятелями Тота, частенько заглядывали к нам на кухню за сладким пирожком и все вместе дрались с отпрысками «рогов» и «крестов», если те забредали на нашу улицу с недобрыми намерениями. Тот сражался рядом с ними, так что сам Сет не мог бы уже разобраться, кто он – «рог» или «крест». Но мое сердце трепетало теперь всякий раз, как Тот шел играть на улицу. Ибо я не хотел останавливать его: он должен был научиться стоять за себя и получать свою меру полной. И все же я повторял ему всякий день: