Николай Пахомов - Первый генералиссимус России [Proza.ry]

— Ясно, — воткнул взгляд своих огромных немигающих глаз в переносицу Шеина царь. — А как мыслишь, чтобы собственной персоной быть во главе войск… в следующем походе?

— На все воля государей, — выдержал взгляд Алексей Семенович. — Прикажете — стану. А там уж как Бог даст…

Едва ли не до самого вечера они вели неспешную беседу, почти не дотрагиваясь до еды и вина. А Александр Данилович Меншиков, предупрежденный Петром, делал все возможное, чтобы никто и ничто не мешало откровенному разговору царя и воеводы.

Двадцать второго ноября, в пятницу, из Коломенского, по разбитой за осень, в глубоких и извилистых колеях-шрамах, дороге, через Большой Каменный мост, в Москву входили полки, возвратившиеся из Азовского похода.

С утра был морозец, но к обеду, к появлению первых полков, выглянуло солнышко. Оно не грело, зато радостно отражалось в зеркальцах замерзших лужиц. Зима в этот год со снегом задержалась, и только замерзшие лужицы да морозец-щипонос говорили о ее присутствии.

По промерзшему воздуху с колоколен церквей разносился радостно-праздничный перебор колоколов. Это московские звонари старательно исполняли волю государей. Или, если быть точнее, волю царя Петра Алексеевича, так как Иван Алексеевич, часто хворавший, от всей этой кутерьмы держался в стороне.

Как и было велено, обочины дороги густо усеяли жители. Переминались с ноги на ногу, кто в сапогах, кто в валенках, но большинство все же в лаптишках. Похрустывали ледком лужиц. Только что-то праздничного настроения на их серых лицах не замечалось. Но быть может, сие от ноябрьской стылости…

Первым со всей важностью, словно гусак перед стадом, поигрывая при ходьбе тростью, шествовал генерал Гордон. В шубе и собольей шапке. Что и говорить — держал форс. За ним в шинели и простой форме капитана Преображенского полка шел Петр Алексеевич со всем своим синклитом военных начальников. И следом, поочередно, все полки во главе со своими командирами.

По мере того, как последний полк, прошествовав через Каменный мост, готовился скрыться за кремлевской стеной, народ дружно рассасывался по улицам и переулкам, и прекращали трезвон колокола. Уличное празднество окончилось. А вот дворцовое только начиналось. Как известно, каждому овощу свой срок. Кому-то нравится поп, а кому-то — и попова дочка.

Пока полки выстраивались на дворцовой площади, Петр Алексеевич, даже не проведав братца, соизволил пройти в свои царские чертоги. Здесь планировалось «пожалование к руке» всех начальных людей, ходивших к Азову. Сюда-то по распоряжению князя Петра Ивановича Прозоровского и направились генералы и остальные командиры столь «славного похода».

После целования царской руки и получения наград все вновь вышли к полкам. Здесь Петр Алексеевич поблагодарил солдат и стрельцов за доблестную службу Отечеству и поздравил с первыми успехами в нелегкой борьбе с безбожными турками. Полки отозвались дружным «Ура!».

На этом праздничная церемония была окончена. Впереди у всех были непростые будни…

Уже 27 ноября, на Знаменье, во всех церквах Москвы и прочих городов России попами и государевыми людьми читались указы государей Петра Алексеевича и Ивана Алексеевича о новом походе к Азову.

«Стольники и стряпчие, и дворяне московские, и жильцы, государевы люди иных городов! Великие государи, цари и великия князья Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич, всея Великая, Малыя и Белая России самодержцы, указали вам всем быть на своей, великих государей службе. И вы бы запасы готовили и лошадей кормили. А где кому у кого в полку быть — у бояр и у воевод ваши имена будут чтены в скором времени. Московским — на Постельном же крыльце. Остальным — у губных изб».

А буквально через день московским стольникам, стряпчим, дворянам и жильцам было сказано, чтобы первого декабря все они явились в Преображенское, где происходило формирование новых полков для похода под Азов. Делалось и послабление. Кто не мог или не желал идти в поход сам, либо не желал посылать своих людей, те обязывались уплатить по сто рублей за себя, либо за каждого своего служивого человека и освобождались от похода.

Осенний день в Москве краток. Туда-сюда — и вместо солнышка хмарь предвечерняя спешит, в двери стучится, в окошки скребется. Опасаясь ночных татей, воротные перегораживают улицы решетками. Сами же, усиленно топая валенками, греются у очагов — больших бочек из железных прутьев и пластин, в которых прячется огонь. Осторожность от пожаров. Москва, как и другие русские города, почитай сплошь деревянная. Малой искры достаточно, чтобы полыхнуло! А полыхнет в одном месте — целому граду не сдобровать! Тут же весь займется!.. Потому огонь и прячут в железные бочки. Так он, вроде, и свет, и тепло служивым дает. И не так опасен.

Добравшись под вечер до своей вотчины, Шеин, продрогший в пути, не раздеваясь, прошествовал скорым шагом в светелку. Хотелось увидеть сына. И чего греха таить — Параску. Что ни говори, а за девять месяцев похода отвык от женских ласк и женского тепла. Теперь хотелось наверстать упущенное. С лихвой наверстать.

Ойкнув, служанки и слуги, приотстав, чтобы захватить подсвечник с горящими свечами, топали в сумраке боярских хором позади.

«И чего они, дурни набитые, ойкают? — пронеслось в голове воеводы, пока он открывал тяжелую дубовую дверь светелки. — Радоваться должны, что хозяин жив-здоров вернулся. А может, радуются, потому и ойкают…»

Распахнув в светелку дверь, ни сына, ни Параски там не обнаружил. Обернулся к слугам:

— Где?

— В детской опочивальне… сынок-то, — растолкав остальных, вышел вперед лысоголовый, словно одуванчик, оставшийся без своих пушинок, и сивобородый постельничий Прошка. — С нянькой… Степанидой.

— Хворый что ли?

— Слава Богу, здравый, — набожно перекрестился Прошка.

— А Параска? Параска где? В церковь на вечерню что ли пошла?.. Так поздно уже.

— Нет, боярин Алексей Семенович, Параски-то…Совсем нет…

— Как нет? — удивился Шеин. — Отъехала что ли?..

— Не отъехала и не сбежала, — вздохнул Прошка. — Убита. Татем убита.

— Как убита? — опешил воевода. — Кем убита? Когда убита? За что убит?

— Да, вроде, ейным мужем…

— Так сгинул же он! — вырвалось против воли у Алексея Семеновича.

— Видать, не сгинул… — развел в темноте руками Прошка.

— Ладно, — взял себя в руки Шеин. — Что в переходе бестолку стоять да слова в ступе толочь. Возьми подсвечник, — приказал кратко, — и пойдем в опочивальню. Надеюсь, истоплено там?..

— Истоплено.

— Что истоплено — хорошо, — двинулся Шеин в сторону собственной опочивальни. — Там все обскажешь по порядку.

— Откушать изволите? Небось, проголодались…