Анатолий Виноградов - Повесть о братьях Тургеневых

– Я слышал, что Мериме жив. Я получил от него письмо из Ниццы. Он уезжает в Канны, он рассчитывает на то, что министр Тьер спасет династию во имя мальчика Луи.

– Никаких Луи! – закричал Гюго. – Это мальчик Луи недавно подобрал прусскую пулю, упавшую на форпосте. С тех пор парижане прозвали его «ребенок с пулей». Какое счастье, что он пулей вылетел из Парижа в Лондон со своей мамашей, распутной испанской танцовщицей!

Клара Тургенева рассмеялась.

– Я думаю, Евгения Монтихо переживет нас с вами, господин Гюго. Она может прожить дольше, чем новая Французская республика.

– Однако мне пора, – сказал Гюго. – Желаю вам здоровья, дорогой единомышленник!

Живой, совершенно не старческой походкой Гюго вышел из дому, а Николай Тургенев сел завтракать с Планшоном и слушал его рассказы о том, что делали пруссаки в его кабинете в Вербуа.

Миновала тяжелая зима. Наступила весна, несшая людям надежды. Был март. Над парижскими домами в синем воздухе реяли красные знамена. Ветер трепал флаги, развевал волосы, срывал шляпы. Новый ветер небывалой человеческой весны! И, врываясь диссонансом в эту красную пляску знамен и флагов, щелкавших и свистевших над домами в синем небе, черные люди в цилиндрах с серебряным галуном вели под уздцы черных коней. За гробом на катафалке идет седой старше волосы, поднявшиеся кверху, овевает ветер, обжигает старое французское солнце. Виктор Гюго хоронит своего сына. Рабочие в синих блузах с коммунарскими значками попадаются ему навстречу. Кепки взлетают на воздух, толпы присоединяются к шествию. Старый Гюго с красным бантом в петлице протягивает им руки и говорит:

– Вы правы, товарищи! Закон Коммуны, закон Парижа... станет законом всего мира.

На улице Риволи полк национальных гвардейцев с оркестром играет «Марсельезу». Смешанный батальон, пересекающий дорогу похоронной процессии, поет «Марсельезу». Бургундцы узнают старика и с оркестром становятся за катафалком. Тысячные толпы наполняют улицу Риволи, когда восьмидесятилетний старик Тургенев подходит к окну. Он смотрит, узнает Гюго. Клара Тургенева говорит мужу:

– У него умер сын.

Николай Тургенев смотрит на нее потухшими глазами и говорит:

– Я ничего, ничего не понимаю... Я все позабыл... Скажи, Клара, вернулся ли Кюстин из России?

– О, давно вернулся. Он уехал в путешествие, из которого не возвращаются. Его книгу «О России» проклял царь Николай.

К вечеру Клара Тургенева послала сына к своей сестре. Прислуга осторожно ввела человека в котелке с небольшим саквояжем. Николай Иванович лежал на постели без подушки. Глаза были закрыты. Седые волосы стальной щеткой вышли на подбородке. Желтые руки тихо собирали и отпускали одеяло. Ему снилась многоводная Волга, крепостной Вася с тенетами, и смертельная жалость сжимала сердце при виде пойманных птиц. Дым у костра и бурлаки на берегу. Потом Галерная гавань и Каховский с безумными глазами, который просит: «Николай Иванович, взойди ты в мешок вместо меня». Потом в глазах стало темнеть, и вдруг яркое солнце осветило каменную тумбу на повороте около Sacre-Coeur de Monmartre, и маленькая золотая пчелка села на белый камень. В ушах звучали слова: «Жизнь дается только раз, каждая минута – счастье». Вот смотреть на эту пчелу на белой уличной тумбе, впивать всем телом лучи горячего солнца – вот это настоящее счастье. Сознание этого счастья было настолько велико, что сердце не выдержало и остановилось.

Доктор отнял зеркало от губ Николая Ивановича и, молча разведя руками, показал: поверхность была совершенно гладкая, сухие губы не затуманили его никаким дуновением.

Знаменитый писатель Иван Сергеевич Тургенев в некрологе о последнем из четырех братьев Тургеневых написал прекрасные слова: «Из возможных благ, доступных людям, многие достались на его долю: он вкусил вполне счастье семейной жизни, преданной дружбы; он узнал, он осязал исполнение своих заветнейших дум. Будем надеяться, что и для тех из них, которые еще не исполнились и которым он посвятил свой последний труд – со временем также настанет черед».

1932 г.

С ружьями и штыками. (Примеч. автора.)

Невозможно (нем.).

Но почему вы так печальны, Коля? (нем.)

О, боже мой (нем.).

Бедный Тоблер! (нем.)

Настал наш последний час (нем.).

Счастливого пути! (франц.)

Но он якобинец (нем.)

Но что такое якобинец? (нем.)

Пожар, пожар, бурши, выходите! (нем.)

Даже русские смеются! (нем.)

«Свобода, равенство» (франц.)

К Геттингенскому университету отнесутся с возможным уважением (франц.)

Гражданин (франц.)

«Письма о танцах» (франц.)

Вы спите? (нем.)

Нет, товарищ (нем.)

У нас еще есть время (нем.)

Ухаживал (франц.)

Первое (итал.)

Второе (итал.)

Это низость (франц.)

Входя в прихожую Хама – второго сына Ноя (франц.)

Западней, ловушкой (франц.)

Франта, щеголя (франц.)

Полный негодования (франц.)

Не беспокойтесь (франц.)

И эта прекрасная Франция (франц.)

Чтобы поглотить душу и сердце (франц.)

Послушайте, мой дорогой, я был знаком с вашим другом Пушкиным, который недавно исчез (франц.)

Вместо английского текста мы приводим перевод Балтрушайтиса. Позволяем себе такую вольность, зная, что читатель не посетует на это. Поэт Балтрушайтис, ныне литовский посланник в Москве, естественно, современником Николая Тургенева быть не мог. (Примеч. автора.)

Для того чтобы увековечить эту породу (франц.)

Как штатский (франц.)

«О старинном положении господских рабов в России» (лит.)

Салон для иностранцев (франц.)

И некоторые из нас процветают (лат.)

Биться об заклад (франц.)

Политического эмигранта (франц.)

Учебник (франц.)

Вернемся к делу (франц.)

Цитируется по переводу С. М. Соловьева. (Примеч. автора.)

Дорогой кузен (франц.)