Юрий Качаев - ...И гневается океан [Историческая повесть]

«Безмерно тонкой и долгой стала нить, связующая наши жизни, а казенной почте нельзя довериться.

В Петербург приехали здравы и невредимы за сто дней. Наблюдения и картины нашей дороги живописать опасаемся. Ранней ростепелью принуждены были сменить полозья на колеса, а для того в Москве двухнедельную остановку взяли.

В столице гнездо, уготованное вами, нашли в сохранности. Гаврилы Романовича Державина дворецкий Аристарх, прелюбопытный старикашка, смотрение за домом имел денно-нощное. И чудо из чудес — сверчок родительский [61] При переезде из родительского дома в дом мужа невеста «на счастье» брала сверчка. прибыл с нами в столицу благополучно и, спущенный за печь, к хору поварни тотчас присоединился. Аннет уверяет, что голос его, исполненный сибирской дикости, и посейчас от прочих отличается. В Петербурге на сверчков мода. Поварня генерал-прокурора его сиятельства князя Вяземского сверчками весьма знаменита, сверчки в кушанье валятся…

Приехав в столицу, через черные кафтаны и траурные робы сорокоуста, предписанного свыше по случаю казнения десятого генваря Людовика Шестнадцатого, принуждены были не показываться на людях…

Исправно делаю мою должность, но за нею поручений ваших не забываю. Визитировал графа Чернышева, Александра Романыча Воронцова [62] Влиятельные вельможи при дворе Екатерины. , адмиралов Грейга и Чичагова, имел множество дружеских бесед с Гаврилой Романычем, за всем тем и единой строки утешительной передать не могу. Слуха и разума лишаешься, сверчков столичных наслушавшись.

Историей парагвайских отцов-иезуитов, создавших „Индейское государство“, я немало в Петербурге высоких особ духовных и светских восхитил и в интерес вовлек. Для посылки в наши американские земли подбирают из монахов Соловецкого монастыря людей, в мирской жизни причастных к воинскому делу. Занаряжены десять боевых черных коней [63] Резанов имеет в виду монахов. . С первопутком в гости будут…

В столице живут веселехонько, отчего другим скучненько приходится. Чтобы получить сполна порох из Кронштадтского арсенала, пришлось наполовину убавить отпущенные запасы пушного.

Удостоился я предстать и перед его сиятельством графом Платоном Александровичем Зубовым, председательствующим в коллегии иностранных дел. Доложил о вашем намерении искать незамерзающую гавань и просил о дозволении войти с Китаем на сей предмет в дружеские сношения, Великий муж, не дослушав и отваливши нижнюю губу в означение жестокого неудовольствия, крикнул: „В удивление себе принять должен, как это вы, дворянин и даже родственник Воронцовых, в купеческие лабазные интриги входить себе дозволяете!“

В утешенье себе возьмите то, что нельзя отнять от потомства той справедливости, чтобы оно не распознало истины от лжи. Потомству предоставлено разбирать и утверждать славу великих мужей, и те большие люди, коих история писана во время их жизни, должны твердо верить, что судить о них будут не по тем описаниям, которые они сами читают, а по тем, которые по их смерти свет увидят.

Стремясь в столицу, не предполагал я, что будем скучать по иркутской жизни. В должности [64] Резанов был назначен обер-прокурором сената. делать нечего, все дела производит господин секретарь, а я разве для рифмы буду тварь, а кому хочется быть такой тварью, которая создана для того только, чтобы служить рифмою другой?

Ласкаюсь уверенностью в вашем добром здравии и надеждой сообщить в следующих письмах о благоприятных переменах…»

Дальше шла приписка Анны, в которой она сообщала родителям о том, что ждет ребенка.

Николай Петрович вспомнил, как они с Анной выбирали имя будущему сыну и даже немного повздорили из-за этого. Когда же он появился на свет, Анна настояла на своем, и сына нарекли Петром в честь деда — Петра Петровича Резанова…

В контору осторожно вошел приказчик.

— Ваше благородие, простите великодушно — отрываю от дел, — сказал он. — Однако, покушать вам надо. Ежели обедать не хотите, то я вот яичек принес.

Николай Петрович выпил несколько сырых яиц. Они были совсем свежие.

— Откуда это, Иваныч?

— А с птичьего базара. Еще летошние.

— То бишь прошлогодние? — удивился Николай Петрович.

— Ну да. Мы их в бочках с вареным тюленьим жиром держим, вот они и не портятся.

Резанов засмеялся.

— Натуральное хозяйство.

— Кругом натуральное, — согласился приказчик, не поняв. — Поддельных тута-ко даже денег не бывает. Ну, я побегу — посулил иноземцу вашему житье-бытье алеутское показать.

— Так я, пожалуй с вами пойду.

Николай Петрович сложил бумаги в сундук, твердо решив захватить его с собой на обратном пути.

День был дождливый, но теплый. Жители ходили в непромокаемых камлеях с капюшонами, стянутыми у подбородка тесемками. У берега дымили солеварни, где соль добывали, выпаривая морскую воду.

Макар Иванович привел гостей к одной из землянок, и они спустились в нее через отверстие, которое одновременно служило дымоходом. Дневной свет проникал сюда сквозь маленькое боковое оконце, затянутое тюленьим пузырем. Внутри землянка была выстлана шкурами и ковриками из морской травы. Хозяином ее оказался тот самый Афанасий-Гермоген-Лукиан, который ухитрился дважды облапошить попа. Он тотчас поставил перед гостями блюдо с розовым малосольным лососем и целую корзину свежей малины.

— Ну, каково живешь, Афоня? — спросил Макар Иванович, вызывая хозяина на разговор.

— Да все с бабой своей воюю, — хмуро отозвался хозяин и покосился на жену, занятую какой-то работой. — Снова у иголки ушко отломила, теперь вот потеет — зарубку точит, чтоб было за что жилу привязать. Я ей толкую: «Что же ты, дурья твоя голова, натворила? Ведь для жилы ушко-то и сделано».

— А она что?

— Да ну ее к бесу! — махнул рукой Афоня. Он говорил по-русски так чисто, будто родился где-нибудь в Заонежье.

— Афоня — креол [65] Креолами называли людей, родившихся от брака европейца и туземной женщины. , — пояснил Макар Иванович. — У него еще брат был, да колоши в Ситхе убили.

На прощание Лангсдорф зарисовал Афоню и его жену в полном уборе. Афоня набросок одобрил.

— Как вылитый, — заметил он.

— Что он сказал? — спросил Лангсдорф.

Николай Петрович перевел, и польщенный натуралист подарил Афоне свой батистовый носовой платок.

До вечера с «Марии», трюмы которой были до отказа забиты товарами, перевозили на берег порох, тюки ситца, бухты канатов, парусину, чушки железа, сахар и чай.

Через несколько дней «Мария» снялась с якоря. Поселок Иллюлук от мала до велика высыпал на берег и долго смотрел вслед уходящему кораблю.