Ефим Черняк - Тайны Франции. Заговоры, интриги, мистификации

Враги действовали осторожно. Погубить маршала Франции было непростым делом — мог вмешаться король Карл VII. Кроме того, замок Тиффож находился под непосредственной юрисдикцией короля, и там Жиль де Ре мог укрыться от войск герцога Бретонского. Поэтому Иоанн V заручился поддержкой Артура де Ришмона, коннетабля Франции, сообщив ему о преступлениях Жиля, и пообещал его брату земли в Бретани, в том числе и принадлежавшие барону. По бретонским законам герцог не имел права наследовать своим вассалам. Поэтому еще за десять дней до издания приказа об аресте Жиля де Ре Иоанн вызвал нотариуса и продиктовал дарственную на владения маршала; после его смерти они должны были перейти к сыну герцога. Приговор Жилю был вынесен еще до начала процесса.

Между тем барон все еще старался выйти из затруднений с помощью нечистой силы и торопил Прелати, чтобы тот вызвал наконец дьявола и добыл у него золото.

Тем временем, пока Жиль надеялся найти опору у князя преисподней, Иоанн V был озабочен тем, как бы лишить барона последней оставшейся у него земной опоры — неприступного замка Махкуль. 15 сентября 1440 года у ворот замка появился нантский нотариус Робин Гийомэ в сопровождении небольшого отряда воинов. Гийомэ от имени епископа Мальтруа, а капитан Жан Лаб — самого Иоанна V — предложили Жилю де Ре добровольно отдаться в руки властей, предстать перед духовным и светским судом по обвинению в колдовстве и убийстве. Барон приказал открыть двери замка и дал арестовать себя вместе со своими слугами Пуату и Анрие и монахом Эсташем Бланше, также принимавшим участие в алхимических опытах. Как только стало известно о взятии под стражу маршала, появилось множество ранее боязливо молчавших свидетелей, заговорили родители погибших детей.

Жиль, позволив арестовать себя, попал в капкан, из которого уже не мог выпутаться. Тем не менее его враги все еще опасались, что их план сорвется, — барон де Ре был слишком важным лицом, чтобы с ним можно было расправиться, не соблюдая пунктуально всех требований закона. А для придания законности процессу очень важно было, чтобы обвиняемый признал полномочия суда. Поэтому, когда 19 сентября Жиля ввели в большой зал Новой башни Нантского замка, где заседали судьи, барону было предъявлено лишь одно обвинение — в незаконном аресте в церкви Ле Ферона и вследствие этого — в ереси. О других обвинениях не было упомянуто пока ни единым словом. Жиль считал себя спасенным. Он всегда был ревностным католиком — это можно было без труда доказать. Он совсем не учел, что обвинение в ереси давало повод лишить его права прибегнуть к услугам адвоката. И на вопрос, признает ли он себя подсудным собранному трибуналу, барон ответил утвердительно. Только это и требовалось герцогу Бретонскому и епископу Нанта.

Учитывая ранг барона, ему было предоставлено большое помещение в Новой башне, но все четверо его сообщников были брошены в темные камеры, где содержали обычных преступников.

19 сентября Жиль де Ре, в пышном одеянии маршала Франции, вновь был приведен к главному судье Бретани Пьеру де Л’Опиталю и его помошникам. Барону снова предъявили лишь обвинения, связанные с арестом Ле Ферона, а потом доставили на заседание духовного трибунала. Жиль де Ре подпадал под юрисдикцию не только светских властей и епископа Нанта как главы церковного суда, но и представителя инквизиции — Жана Блуйна. И опять в обвинении фигурировал только арест Ле Ферона, хотя власти уже деятельно вели следствие о других преступлениях барона. Жиль еще раз признал свою подсудность епископу Нанта. 28 сентября трибунал собрался в отсутствие подсудимого, заслушал показания о злодеяниях Жиля де Ре и постановил допросить обвиняемого 8 октября. В этот день впервые маршал появился на публичном заседании суда. Ему наконец были предъявлены все обвинения. Это был длинный и жуткий перечень совершенных злодейств. Обвиняемый, ранее державшийся с холодной надменностью, казалось, потерял голову и начал яростно кричать:

— Я не признаю вас! У вас нет права судить меня. Я это обжалую!

Но вскоре Жиль сумел взять себя в руки и начал доказывать, что члены трибунала принадлежат к числу его врагов и не могут быть беспристрастными судьями. Это был самый сильный пункт в защите Жиля — удовлетворить требование подсудимого означало сменить состав столь тщательно подобранного суда. Отказать обвиняемому в его требовании означало создать предлог для возможной отмены приговора. Даже если бы до этой кассации подсудимый был уже отправлен на эшафот, снова бы встал вопрос о конфискованных у него землях. Присутствующие в зале затаили дыхание…

Епископ и инквизитор поспешили объявить не имеющим силу протест обвиняемого. К тому, же такой протест может вообще быть подан только в письменном виде. Судьи отлично учитывали, что до начала заседания Жиль де Ре не имел причин его подготовить и вдобавок у подсудимого не имелось адвоката, который мог бы составить по требуемой форме нужный документ. Все же трибунал объявил, что готов предоставить обвиняемому несколько дней отсрочки для подготовки зашиты. Барон, смертельно бледный, с пеной на губах, отрицал обвинения. Но поклясться в этом спасением души Жиль наотрез отказался — это могло рассматриваться как страх перед ложной клятвой или как нежелание признать полномочия суда. Заседание было отложено. Из тюрьмы Жиль де Ре написал письмо королю Карлу VII с просьбой о вмешательстве. Оно осталось без ответа. 12 октября суд возобновился — заслушивали свидетелей в отсутствие обвиняемого. Когда на следующий день в зал ввели де Ре, он обрушился на епископа и инквизитора, именуя их развратниками и симонистами — торговцами церковными должностями. Барон оспаривал не только права трибунала, но и полномочия его председателя Жана Мальтруа. Последовал обмен все более резкими и оскорбительными репликами. Епископ и инквизитор объявили Жиля отлученным от церкви, а тот, в лихорадочном возбуждении, выкрикнул слова:

— Я отрицаю за симонистами и развратниками вашего толка право судить такого человека, как я!

Поздним вечерним часом заседание было перенесено на двое суток — на 15 октября. За этот не долгий срок обвиняемый пережил какой-то тяжелый душевный кризис. Приведенный снова в зал заседаний, Жиль смиренно признал компетенцию своих судей и что им совершены преступления, которые относятся к их юрисдикции. Заливаясь слезами, Жиль умолял о прощении. Казалось, сами судьи не знали, что думать о таком превращении — было ли оно следствием небесного озарения, муками совести, стремлением умилостивить трибунал или, напротив, каким-то ловким маневром. Историки разделяют это удивление, не зная, считать ли раскаяние Жиля де Ре результатом воздействия страшной кары — отлучения от церкви или надежды на отмену приговора, которую ему будто бы подал какой-то посланец короля. Стоя на коленях, Жиль, рыдая, клялся и подтверждал показания Пуату и Прелати. Только после этого с подсудимого было снято отлучение. Суд решил перейти к дополнительному допросу свидетелей, которому были посвящены заседания 16 и 19 октября. Тосканец признал занятие алхимией и попытки вызвать дьявола. По признанию Прелата, он объяснил барону неудачу их заклинаний тем, что дьяволу пришлись не по вкусу преподнесенные ему дары, но не советовал приносить в жертву детей. Прелата осторожно заявил, что он лишь слышал об убийствах пажей, приписываемых Жилю де Ре. Слуги барона и другие свидетели рассказывали об убийствах, о перевозке и захоронении скелетов в замке Шамптос. 19 октября Жиль де Ре в ответ на вопрос, не желает ли он что-либо сказать по поводу этих показаний, заявил, что целиком полагается на совесть свидетелей и точность записи их слов секретарями суда и что он ничего не может добавить в собственную защиту. На решающем заседании — 20 октября — барон снова заявил, что ему нечего возразить или прибавить к сказанному свидетелями.