Ефим Черняк - Тайны Франции. Заговоры, интриги, мистификации

В истории бегства в Варенн остается неясным, насколько царский посол барон Симолин был посвяшен в планы заговорщиков. В его переписке с Петербургом имеются фразы, которые можно истолковать в том смысле, что посол не знал о назначении выданного по его приказу дубликата паспорта баронессы Корф. Но в то же время это неведение царского дипломата, игравшего одновременно роль разведчика и полицейского, наблюдавшего за поведением русских, которые оказались в революционном Париже, не очень вероятно. Симолин, осуществлявший контрреволюционные планы царицы Екатерины II, создал свою шпионскую сеть. Через секретаря посольства Мешкова он завербовал себе на службу в качестве секретного агента одного из чиновников французского министерства иностранных дел. Таким путем Симолин получил и переслал в Петербург шифр, которым пользовались в своей переписке министр иностранных дел Франции граф Монморен и французский поверенный в делах в России Жене. В результате французская дипломатическая переписка свободно прочитывалась в Петербурге. Даже когда Симолин покинул революционную столицу, он продолжал получать подробные разведывательные донесения от своих осведомителей во Франции.

С огненными годами Великой французской революции неразрывно связано представление о суровых судебных процессах, не только являвшихся порождением той грозной эпохи, но и наложивших на нее свой неизгладимый отпечаток. В разные периоды революции эти процессы имели различный политический смысл, по-разному они проходили, неодинаково и заканчивались.

Началом революции справедливо принято считать взятие штурмом Бастилии 14 июля 1789 года. Но монархия была свергнута 10 августа 1792 года, а суд над королем Людовиком XVI, начавший серию политических процессов, открылся еще через несколько месяцев. Измены двора, его пособничество иностранным интервентам развеяли монархические иллюзии.

После свержения монархии были обнаружены секретные документы, которые раскрывали связи Людовика XVI с дворянами-эмигрантами, участвовавшими в подготовке интервенции; происки короля против революционного народа, включая выдачу военных тайн пруссакам и австрийцам; подкуп депутатов Законодательного собрания, на что было истрачено полтора миллиона ливров. Ничтожный король, ограниченность, вялость и безличность которого в конце КОНЦОВ превратили его в марионетку более умной и властной Марии-Антуанетты, проявил всю энергию, на которую только был способен, пытаясь удушить революцию.

Городское управление столицы — Парижская коммуна — 1 октября 1792 года представила обнаруженные документы народному представительству — Конвенту. Они вызвали крайнее волнение уже потому, что члены Законодательного собрания, подкупленные королевским золотом, могли быть и депутатами Конвента. Главное, однако, заключалось в том, что эти документы служили неопровержимым доказательством справедливости требований народа о суде над королем. Конвент назначил Комиссию 24-х, включавших как якобинцев, так и жирондистов, для изучения найденных бумаг короля.

Жирондисты стремились спасти Людовика XVI вовсе не из-за каких-то симпатий к королю, а из желания опереться на остатки престижа монархии и на реалистические силы в борьбе против монтаньяров. Но они столь же мало могли открыто объявить о своей цели, как и о мотивах, которые побуждали Жиронду стремиться к ее достижению. Опасаясь навлечь подозрение (их могли обвинить в стремлении гарантировать себя на случай реставрации монархии), жирондисты мотивировали свою позицию «интересами республики», которой, мол, надо учитывать, что казнь короля увеличит число государств, участвующих в контрреволюционной интервенции. Англия действительно воспользовалась вопросом о судьбе Людовика как предлогом, чтобы возглавить интервенционистский лагерь. Но причины для этого были совсем другие (политические и экономические), и повод все равно бы нашелся. Жирондисты проявили куда больше усилий спасти Людовика, чем интервенты или его эмигрировавшие братья, которые предпочитали видеть короля мертвым, но не пленником в руках народа.

6 ноября Комиссия 24-х представила доклад Конвенту. Лаже жирондист Валазе, выступавший от имени комиссии, вынужден был подчеркнуть, что неприкосновенность короля, гарантированная ему конституцией 1791 года, может относиться лишь к его легальным действиям, за что несут ответственность министры, а не за тайные козни и преступления. Впрочем, ряд жирондистских ораторов продолжали настаивать на неприкосновенности короля. Но здесь на ход прений повлияло сообщение о находке новых документов. Слесарь Гамен в конце ноября сообщил министру иностранных дел жирондисту Роллану, что он сделал в спальне короля тайник, где Людовик хранил особо важные бумаги. Роллан поспешил изъять их из этого потайного железного ящика и, просмотрев, представил — неизвестно, все ли, — на рассмотрение Конвента. Сразу же возникло сомнение, не утаил ли Роллан часть документов, которые, возможно, компрометировали жирондистских лидеров: ведь среди них вполне могли оказаться члены Законодательного собрания, принявшие из рук короля полтора миллионов ливров.

В стране, особенно в Париже, росло недовольство тактикой жирондистов. Под давлением народных масс они должны были согласиться на составление обвинительного акта против короля. Однако и после этого жирондистские депутаты продолжали ставить палки в колеса народному правосудию. Они старались провести декрет об изгнании всех Бурбонов из Франции, что могло спасти Людовика, предлагали издать закон о смертной казни для тех, кто пытается установить диктатуру, — это был и улар, нацеленный против монтаньяров, и еще одна интрига, рассчитанная на то, чтобы отвлечь внимание от вопроса о короле. Эти политические маневры оказались безуспешными. Более того, чем дальше, тем яснее становилось, что суд над королем, чье имя объединяло все реакционные силы, стал условием дальнейшего развития революции.

11 декабря король был доставлен в Конвент, где его допросили о найденных секретных документах. Людовик не нашел ничего лучше, как прибегнуть к жалким уверткам. Он то отрицал «неудобные» факты, то ссылался на плохую память, то сваливал вину на министров. Трудно было яснее разоблачить самого себя, убедить даже колеблющихся в справедливости выдвинутых против него обвинений.