Павел Байдебура - Искры гнева [роман и рассказы]

— Завтра, — глухо буркнул Тымыш.

— А мы просим не выезжать… Не выезжать! — повторил ещё раз Максим.

— К отъезду уже всё готово, — несмело проговорил Вутлый. — Как же это так?..

— А так, — повысил голос Максим. — Задаток, который ты получил, возвратишь! А самому нужно, наверное, заболеть. Мы просим, понимаешь, просим!..

Тымыш только сейчас заметил, что у обоих посетителей под накинутыми на плечи жупанами торчат пистолеты, а к поясам приторочены сабли.

— Но как же это, здоровый, совсем здоровый — и вдруг больной? Никто ж не поверит…

— Вот, держи! — протянул Тымышу Максим кошелёк с деньгами. — А вот это, — подал он маленький узелок, — если нужно заболеть… Возьми хотя бы половину, разбавь водою и выпей. Как будешь выполнять нашу просьбу и совет — проверим.

— И об этой нашей встрече, хозяин, никому ни слова, — предупредил Михаил.

— Помни!.. — крикнул, не утерпев, из-за кустов Гордей.

В тот же момент все трое исчезли в ночной темноте.

…Войдя в хату, Тымыш засветил каганец и пересчитал высыпанные из кошелька деньги. Их было много. Вутлый обрадовался: можно не только отдать Кислию задаток, а ещё купить и себе две пары воло? даже с ярмами.

Налюбовавшись деньгами, Тымыш развязал таинственный узелок. В нём находилась вроде бы обыкновенная соль. Попробовал языком — да; что-то солёное и горче полыни.

"А вдруг это отрава?! — испугался Вутлый. Попробовал ещё раз. — Нет, не может быть…" Он отсыпал половину содержимого узелка в воду и выпил. Постоял немного с закрытыми глазами. "Вроде ничего. В животе не печёт, не колет… Что же будет завтра, если я не выйду на рассвете к обозу?.. — Но, взглянув ещё раз на кошелёк с деньгами, Тымыш решился: — А, будь что будет!.. Если уж болеть, то болеть по-настоящему!" И он выпил остаток горькой соли.

Всю ночь Тымышу не спалось. Он тревожился, как и что с ним будет, если к нему не придёт обещанная болезнь. Его беспокоило, что он ничего не чувствует, будто бы и не пил эту горечь.

На рассвете, когда Вутлый наконец-то задремал, сквозь сон он услышал призывные звуки рога — это со двора Кислия сзывали чумаков и оповещали село, что обоз отправляется в дорогу.

"Пусть трубит…" — махнул рукой Тымыш. Он поднялся с постели, ещё раз полюбовался деньгами, даже потряс их в раскрытом кошельке, чтоб послушать, как они звенят, затем отсчитал несколько золотых, которые нужно было вернуть Кислию, и снова завалился в постель.

Вскоре в хату Вутлого пришли нарочные от Саливона. Они были удивлены, что тот, кто должен быть сейчас около обоза первым, — вылёживается. Но, узнав; по какой причине Тымыш находится в постели, посочувствовали ему, посоветовали лекарства и пошли сказать хозяину о скоропостижном несчастье.

Вторично прибывшие нарочные заявили, что волы уже в ярмах и что атаман должен явиться немедленно и отправляться с обозом в путь, отлежится, мол, на возу, а всякие лекарства ему будут приготовлены.

В третий раз нарочные — гайдуки — ворвались, подхватили Тымыша под руки и насильно повели к Саливону.

Опечаленный, что не сдержал слова, что, наверное, придётся возвращать такие большие деньги неизвестным ночным посетителям, да ещё и нести, видимо, какое-то наказание, Тымыш был готов на отчаянный поступок — вырваться и куда-нибудь убежать. Но гайдуки держали его мёртвой хваткой, вели, куда хотели. И Тымыш злился на тех неизвестных ночных посетителей, "Обещали, что заболею, но в животе лишь немного побурчало, и всё".

Но возмущался он напрасно.

На дворе Кислия у переднего атаманского воза стоял отец Танасий со всем своим причтом. Над их головами развевались разноцветные, позолоченные хоругви. Рядом с отцом Танасием находились Саливон, Казьо Пшепульский и группа каменских богачей. Все с нетерпением ждали атамана Вутлого.

Наконец явился и он. Правда, не по своей воле, но всё же явился. Чумаки тут же поспешили к своим возам. Обоз начал оживать. Защёлкали кнуты, послышалось: "Гей, гей! Цоб, цобе!" Задние возы стали подтягиваться к передним.

И вдруг… Как раз в тот момент, когда батюшка, поднимая мокрое кропило, начал благословлять, а за ним заученно, дружно и торжественно запели дьяк и певчие, Тымыш тревожно, глухо вскрикнул: "Ой" — и, схватившись за штаны, тут же присел на корточки.

Батюшка и все, кто его сопровождали, видя такое дело, отвернулись, а потом быстро покинули двор.

Вскоре ушёл, никем не удерживаемый, и Тымыш Вутлый.

Чумаки начали выпрягать волов из возов, загонять их в загон. А звонарь на колокольне продолжал назойливо вызванивать, уверенный, что провожает обоз в дорогу.

Августовской, озарённой луной ночью три десятка чумацких возов выехали из Каменки на восток. За селом они присоединились к обозу, который прибыл с юга, из Запорожья.

Мартын Цеповяз обошёл длинный ряд мажар, но не проверял, чем они нагружены. После этого обхода чумаки собрались все вместе. Мартын снял шапку, низко поклонился и застыл в ожидании — настал час избрания атамана обоза.

— Цеповяза!

— Мартына!

— Мартына! — разнеслось многоголосое, утверждающее. И сразу стало тихо. Больше никого чумаки не называли.

Цеповяз поднял голову, выпрямился, поблагодарил, поздравил всех и пожелал счастливой дороги. Чумаки тоже почтительно поклонились, пожелали старику здоровья, твёрдой руки в делах и доброй удачи. Цеповяз взобрался на свой, передний воз и дал знак трогаться в путь.

Конные дозорные выехали вперёд.

Как-то незаметно с первого же дня Гордей Головатый стал правой рукой Мартына Цеповяза. Он помогал атаману наводить порядок во всём немудрёном хозяйстве обоза, а главное — следил, чтобы все чумаки-погонщики придерживались заведённых в дороге правил. Когда же возы останавливались хотя бы на минуту, Гордей проверял, всё ли исправно, не трут ли ярма волам шеи, как сохраняется товар и другая поклажа. А ещё — при всяком удобном случае — Гордей собирал степовиков и учил их орудовать саблей, пикой и метко стрелять из пистолета и гаковницы. Чумаки упражнялись охотно, с удовольствием, называли себя шутя "добровольцами", и, конечно, никто из них тогда не думал о том, что, скоро им всем пригодится эта воинская наука.

В первый день на отдых остановились далеко до захода солнца, потому что с непривычки от долгого перехода утомились люди, да и волы начали сдавать. Около лагеря разложили три костра и в трёх котлах начали варить пищу. В отличие от употребляемого обычно в дороге чумаками кулеша и саломаты, в этот раз на первый обед, или, скорее, ужин, сварили борщ и кашу; в сумках нашлись свежеприпасенные буряки, капуста, лук… Старое, уже немного пожелтевшее сало затолкли чесноком. Запахи от этого прадедовского, ни с чем не сравнимого яства затопили всю окружающую степь.