Павел Байдебура - Искры гнева [роман и рассказы]

Гордей на эти слова побратима ничего не сказал. Он сидел молча, о чём-то раздумывая.

— Сколько вёсен и зим, как ты, Головко, не бывал в этих краях? — спросил Скалыга.

— Четыре.

— А сколько пропутешествовал с тем рудоискателем Капустиным?

— Одно лето и осень.

— Вроде и не много прошло времени, — как бы размышляя вслух, сказал Пётр, — а событий всяких за эти годы о-го-го!.. Раньше, бывало, если пришлось бедному человеку туго или душа волн запросила, он махнёт рукой на паеское поместье и сюда, в Дикое поле. А здесь, и степях, как в море: ищи-свищи…

— Да, было, — кивнул головой Гордей.

— А теперь, — сказал гневно Скалыга, — по всяким указам, дарственным грамотам от самого царя его приближённые и здесь прибирают к рукам землю и людей!

— Не упоминай при мне этого ненавистного царя, — попросил Гордей. — Схватил он и словно когтями разодрал землю у Днепра, Слобожанщины. А теперь раздаривает своим вельможам и Дикополье.

— Вот и я говорю, — оживился Скалыга. — Зажали нас, что и дышать нечем. Барщину вводят. Людей перегоняют, как скот, с одного места на другое. И укореняют где хотят. Когда-то мы высекали искры гнева из людских сердец против царя, князей, воевод, против того хитреца и плута, кошевого атамана Кости Гордиенко, против гетмана Мазепы и всяких старшин-хапуг. А сейчас тех искр почти и не видно. Они едва-едва теплятся… Люди стали какие-то мелкие душой. Иногда даже думаешь: для кого же я высекал эти искры?..

— Ты, Пётр, что это, как хорёк, стал подпускать вонючего духу! — прервал язвительно Скалыгу Головатый.

— Как хорёк? — обиделся Скалыга. — Тьфу на тебя…

— Я, конечно, не думаю, что ты трусом заделался, — встал Гордей. — Но чепуху действительно мелешь. Не знаю, как ты, а я верю в "святое дело". Из пистолета Ивана Сирка, пусть ему покойно будет в могиле, Головатый за волю горемычного народа не промахнётся.

— А я хотя и присматриваю за пчёлами, — поднялся и Скалыга, — но иногда и добрых людей на медок к ульям приглашаю. И если, бывает, горят имения вельможных, то и тоже кое в чём к этому причастен…

— Вот и поисловедовались мы, — сказал весело Гордей, обнимая Скалыгу. — Теперь должен начаться между нами и настоящий задушевный разговор.

Ужинали они во дворе под навесом. Гордей от чарки отказался. Пожевал хлеба с луком и выпил кислого молока. То же ел и хозяин.

Ели молча, не спеша как приучены были к этому ещё с юных лет.

Из-за Донца надвигалась гроза. Чёрные громады туч уже давно поглотили щербатый месяц. Холодный порывистый ветер, словно играясь, раскачивал деревья, басовито гудел в дубраве. Где-то вдали за рекой небо располосовала молния. Будто с неохотой, лениво прокатилось тугое громыхание. Затем молнии засверкали одна за другой, освещая на мгновение клубящиеся тучи. Гром раздавался всё ближе и ближе. Пошёл дождь и тут же прекратился. Только падали изредка отдельные капли. Дождь будто раздумывал, идти или не идти. Но вот он пошёл снова и уже лил не переставая.

Сквозь яростный посвист ветра и грохот грома Скалга с Головатым услышали вдруг чей-то голос. Во дворе в густом водовороте дождевых струй показался человек.

— Иди сюда! Под навес! — почти одновременно прокричали Гордей и Пётр.

Человек рванулся к ним, но в это время на него налетел сильный вихрь. Человек качнулся и упал.

Головатый и Скалыга выбежали во двор.

— Это вы, дедушка Петро? — послышался радостный девичий голос. — Спасибо. Не беспокойтесь. Я сама… — Девушка поднялась, начала отжимать мокрые, отяжелевшие косы.

Голос её показался Головатому знакомым.

— А я к вам, дедусь, с тяжким горем…

— Говори смело, Хрыстя, это свой человек.

"Хрыстя, невеста Семёна…" Гордей представил: возок, Лащевого с вихрастым белым чубом. На руках колодки. Рядом с ним девушка…

— Говори, что там у тебя… — нетерпеливо повторил Скалыга.

— Семён в Торе, в крепости, — сказала девушка на удивление спокойным голосом. — Прошлой ночью они напугали ясеневского помещика, и Семёна на рассвете схватили…

Хрыстя рассказала, как везли закованного в колодки Лащевого, как взбунтовались, увидев это, ясеневцы.

— А солевара Григора сейчас в Бахмуте нет, — сказала она. — Только Яким, Григор же поехал…

— Знаю. Он в дороге, — прервал Хрыстю Скалыга. — С тем паном можно было бы, конечно, и подождать, — стал размышлять вслух Пётр. — Но раз так вышло… Да, Семёна нужно выручать. Вот что, — обратился он к Хрысте, — иди-ка, дочка, в хату, там на жердке висит одежда внучки. Переоденься в сухое, отдохни и отправляйся в Тор. Разыщешь хату монаха Якова Щербины, его ещё там называют "колдуном". Найдёшь, он живёт неподалёку от крепости. Расскажешь старику всё, что произошло, и попроси от себя да и от меня, пусть разведает, куда именно засадили парня. Это важно знать. А потом мы уже подумаем, что нам делать дальше… В Тор пойдёшь на рассвете. Ветрище и дождь, я думаю, к утру утихомирятся. Ну, иди отдыхай.

Хрыстя, ничего не говоря, исчезла в хате.

Скалыга, закатав штаны и накинув на голову какой-то мешок, пошёл на пасеку. Возвратился не скоро.

— Ульи стоят целёхонькими. Дождь не залил, — произнёс он довольным голосом. — Ну, да бог с ними… Дело, значит, такое, Гордей: нам нужно предупредить солевара Григора об опасности. А то, может, и ему простелется дорожка в Торскую крепость.

— Обязательно надо, — сказал Гордей, кутаясь в бурку и вытягиваясь на сене. — А солевар тот, как видно, молодец! Не стоит в стороне от борьбы…

— Ого, ещё как! — воскликнул Скалыга. Он помолчал немного, а затем улёгся с Головатым и тихо заговорил: — Если ты, Гордей, доберёшься счастливо до нашей Синюхи, то на том торговом берегу, где речка круто поворачивает на юг, около самой воды увидишь избу… Ты узнаешь её по каменному фундаменту… И ещё примета — сбоку груша: высокая, развесистая… Грушки небольшие, кругленькие, но сладкие… Особенно когда улежатся… Ещё там стоит небольшой вишняк… Так вот, зайди в хату и поклонись тем, кто там сейчас живёт… А если пусто, поклонись тому месту… От меня поклонись…

Слова Петра глушили ветер и дождь. Головатый напрягал слух. Но вскоре незаметно подкравшаяся дрёма слепила ему веки, и он уснул. А Скалыга, не зная этого, всё говорил и говорил…

Пришло хмурое утро. Набухшая от дождя земля безмолвствовала. Равнины превратились в широкие мелкие озёра. С низин тянуло дурманящим запахом перетлевшей травы.

Перед навесом, где лежали Скалыга и Головатый, появилась запыхавшаяся Хрыстя.

"Ты что, девка, с ума сошла?! В такую непогоду, да ещё ночью, ходить в Тор!.." — хотел отчитать Хрыстю Скалыга, но не стал этого делать. А только спросил удивлённо:

— Что, уже была?

— Была! — выдохнула Хрыстя. — Он в башне.