Павел Байдебура - Искры гнева [роман и рассказы]

Известие, что посланцы возвратились, быстро облетело посёлок. Краснодонцы тут же узнали, как происходила и чем закончилась их поездка, так как ещё на станции Семенкино, в нескольких километрах от посёлка, посланцы встретились с земляками и, конечно, ничего не утаили перед ними из того, что довелось видеть и слышать в Москве.

Фёдор Иванович и Степан Михайлович договорились между собой, что отчитываться будут завтра или послезавтра, когда хорошо отдохнут и сориентируются, как им лучше себя повести.

Не успел Гудков явиться домой, как к нему начали сходиться соседи, знакомые. Пришлось, наверное, уже в десятый раз рассказывать о поездке. А люди приходили и приходили, и каждому хотелось всё подробно знать, и в первую очередь, как происходила беседа с Лениным.

В тот день в Краснодоне творилось что-то удивительное, необычное. Без оповещения, без вызова шахтёры начали собираться на выгоне вблизи шахтного двора. Там, на возвышенности, на каменном грунте, было сухо, просторно. Погода благоприятствовала собранию: день выдался по-настоящему весенний, чувствительно припекало солнце, местами паровала просохшая земля, и даль сияла широко, бесконечно.

Люди приходили из самых отдалённых уголков посёлка и с ближних соседних шахт. В сопровождении большой группы мужчин, женщин и даже детей не замедлил явиться и Степан Рыбальченко. Гудкову тоже пришлось идти на выгон. Он был уверен: если все шахтёры соберутся, то придётся отчитываться сегодня. Но, к его удивлению, митинг начался как-то стихийно, преждевременно, даже не подождали, пока придут они, посланцы.

Посредине толпы появилась фигура забойщика Гната Ревякина. Он сорвал с головы островерхую, с красной звёздочкой шапку-будёновку и начал говорить о торжестве Великой Октябрьской революции, о том, что стране не даёт покоя преступная Антанта, но что карта империалистов бита и барона Врангеля уже скинули в море. Теперь же наступило время победить разруху. Однако без угля не оживить ни фабрик, ни заводов.

— Да он нужен во всяком производственном деле.

— Молчат заводы.

— А железная дорога? Паровозы застыли.

— Да и люди страдают, нечем согреться.

— Даже у Ленина в комнате сейчас холодно! — слетали сказанные с болью в сердце слова.

— У Ленина…

— Даже у Ленина…

Поражённые таким известием, сотни людей на миг застыли в тревожном немом удивлении.

— Да, холодно! — заявил Фёдор Гудков.

— В его кабинете печь нетоплена! — подтвердили ещё раз Гудков и Рыбальченко.

— А чего ждём, тянем? — спросили с упрёком из толпы.

— Как же так?

— Да, чего?..

— От одних слов, даже горячих, теплее не будет!

— Слова словами…

— Действовать нужно…

— Нужно…

Митинг бушевал, разрастался. Сыпались вопросы, советы, как лучше начинать восстановление хозяйства. Поступило предложение для крепления в шахте использовать пока что всякое дерево, ограды и даже заборы.

— Нужно как-то помочь горю…

— В первую очередь добытый уголь отдадим Москве, для Кремля.

— Ленину!

— Пошлём эшелон.

— Пошлём!..

— Ленину! — произносилось с любовью, искренне, подсказанное сердцем.

Постановление о начале добычи угля в шахте № 1 "Краснодон" первыми подписали посланцы в Москву.

В те минуты никто из шахтёров не знал, что на станцию Семейкино — рудник "Краснодон" — прибывают десять вагонов крепёжного леса и всякое снаряжение, отправленные Советом труда и обороны по указанию товарища Ленина.

На другой день с самого утра шахтный двор наполнился людьми. Взрослые и дети сносили сюда разный инструмент, железо, дерево, которое могло быть пригодным для крепёжных стояков. Посёлок ожил. Слышались звонкие голоса, перестук топоров, скрежет и звон железа.

Заработала слесарная мастерская, потом кочегарка. Её топили углём, добытым из "верхняка" в степи, на дне оврага. Подвозили ручными тачками, несли в мешках.

Наступил день — на копре завертелись колёса, заработала клеть. В шахту спустились шахтёры наводить порядок в штреках, забоях.

Первую выданную на-гора вагонетку с углём встретили радостным "ура". Под восторженные выкрики коногон Иван Белаш, держа красное знамя, проехал на вагонетке вдоль эстакады. И ссыпал уголь в приготовленный вагон.

Такое было начало.

Со временем, когда на шахту прибыли нужные материалы, жизнь начала входить в обычную, нормальную колею.

А время шло… Ослабели морозы. Стихли метели. Наступила оттепель. Степными просторами катила весна. Как ни спешили горняки шахты № 1, а послать уголь во время холодов в Москву не успели.

Миновал март. Начался апрель. Потеплело.

"Успеть бы хотя бы к дню рождения Ленина".

"Нужно поспешить".

"Наверстать упущенное".

"Поспешим", — говорили на собраниях, нарядах, везде, где собирались шахтёры.

Забойщики, коногоны, крепильщики согласились работать сверх нормы, чтобы ускорить добычу. Забоев было маловато. Не хватало зубков для обушков. Туго шёл уголь на-гора. Но уже загрузили им четыре вагона. Потом — пятый. Собрались с силой, поднатужились и добавили ещё два. Правда, один из них неполный. Но оттягивать отправку эшелона дальше было невозможно…

…Весеннюю вечернюю тишину разорвал высокий гудок над шахтою. Ему ответил прерывистый, бодрый гудок паровоза — это было оповещение: эшелон отбывает.

К шахте, к колее железной дороги сошлись взрослые и дети. Не было ни речей, ни высоких слов, ни напутствий. Украшенные красными флагами вагоны, под пение гудков, двинулись с места, покатились скорее, скорее. Было их только семь.

И слышалось среди шахтёров недовольное, сожалеющее:

— Маловато.

— А это ж Ленину…

— Да, послать бы в подарок ему эшелон такой, чтоб длиною километра полтора-два. Вот это было бы!

— Да, маловато послали.

— Пусть извинит нас Ильич, что смогли…

— Со временем добавим…

И добавляли…

1937

В дверь постучали. Стук был дробный, тихий. Согнутый палец, наверное, едва касался двери. Вацлав Лискевич, услышав стук, очень обрадовался неизвестному гостю. "Может, заказчик?" — мелькнула обнадёживающая мысль. Сердце забилось ускоренно, громко. Он поднялся с дивана, наспех поправил на себе давно не глаженную одежду, приосанился и гостеприимно крикнул: "Заходите!"

Дверь открылась.

— Извините, пожалуйста, здесь живёт Вацлав Лискович? Художник Лискевич, — поспешил добавить неизвестный, делая ударение на слове "художник".

— Да. Вы не ошиблись, — Вацлав испытующе посмотрел на того, кто переступил порог комнаты, и помрачнел. Человек в старом сюртуке, в кепи, в простых аляповатых ботинках не может быть заказчиком. Наоборот, люди такого сорта частенько заходят в дом непрошеными и готовы услужить вам за бесценок — навязчиво предлагают фотокарточки, зажигалки — замаскированное нищенство. Однако этот…