Винцас Миколайтис-Путинас - Повстанцы

— Я сам крестьянин и сделаю все, что потребуется для блага моих братьев, — патетически, как будто декламируя, заговорил писатель.

— Отлично, господин Акелевич, — одобрил ксендз, острым взглядом впиваясь в своего гостя. — Для блага братьев потребуется многое.

Смеркалось. Два окошка еще светились сероватой голубизной сумерек, большая печь белела у стены, но углы комнаты уже тонули во мраке.

Каждый из четырех людей, склоненных над столом, по-своему раздумывал о мрачном житье крепостных и взвешивал волнующие, мятежные мысли.

В серой тиши гулко раздавались шаги Мацкявичюса.

Дымша свернул карту и собрался уходить. Он переночует у пана Шилингаса, а завтра утром сумеет проводить Акелайтиса — у него есть дела к пану Кудревичу.

Вместе с Дымшей собрались и Бите с Лукошюнасом. Мацкявичюс проводил их на крыльцо, там они о чем-то еще потолковали, и ксендз вернулся в комнату.

Мацкявичюс крикнул Марцяле, чтобы принесла огня. Вскоре появилась Марцяле с горящей свечой, поставила ее на стол и, затянув пестрые домотканые занавески, пошла закрывать ставни.

— Выпьем, господин Акелевич, еще по стаканчику? Поболтаем немножко, спать еще рановато.

Он налил чаю, сел напротив Акелайтиса и осторожно, вежливо, но пытливо принялся расспрашивать гостя о его прошлом и настоящем, явно желая как следует с ним познакомиться.

Да. Гость — из крестьян и этого не скрывает. Хорошо. Отец его участвовал в восстании 1831 года и умер на каторге? Интересно… Важно… Гость в юности терпел нужду, потом усердно учился. Тоже очень хорошо. Филолог, знает много языков, учитель, писатель… Замечательно, замечательно!

Но вот Акелайтис начинает рассказывать о своих знакомствах с дворянами, помещиками — и Мацкявичюс понемногу мрачнеет.

— Ксендз! — не мог сдержать своего пыла Аколайтис. — Мы должны развивать наш прекрасный язык, нам нужны литовские школы, литература, газета! А для всего этого требуются деньги. Откуда их взять? Я подсчитал: если бы в трехстах литовских костелах ксендзы каждое воскресенье собирали хотя бы по два ауксинаса, за год наберется пять тысяч рублей серебром. Если бы настоятели приходов, объезжая верующих с колядой, собирали бы по полушке с души, то вышло бы десять тысяч серебром. Хватило бы и на школы, и на книжки, и на газеты! Но это только мечты, ксендз, — кто этим займется? Паны Балинский, Крашевский, Киркор одного со мной мнения, но у них нет денег. А знаете, ксендз, кто дал деньги? Паны Огинский, Радзивилл, Карпис, Бистрамас, Шемета. Князь Огинский звал меня в Ретаву, собирался там учредить типографию для газет и книг. Только царь отказал в разрешении.

— А о чем бы вы, господин Акелевич, писали в этой газете? — спросил Мацкявичюс, сумрачно уставившись на гостя.

— Как это — о чем? Обо всем! Советы по хозяйству, научно-популярные сведения, разные чтения, песни, рассказы…

— А о чьих интересах, господин Акелевич, вы радели бы в газете?

Акелайтис не совсем понял Мацкявичюса:

— О чьих интересах? Об интересах всех читателей. Писал бы то, что людям полезно, учил бы их, просвещал.

Ксендз глядел так сурово и пронзительно, что Акелайтис стал путаться, терять уверенность в себе.

— А я вам скажу, господин Акелевич, — отчеканил Мацкявичюс, — за кого вы бы ратовали. За тех, кто вам деньги дает, кто милость оказывает, — за панов и правительство. Написали бы вы, что Огинский, Карпис, Чапский, Скродский, Кайсарова и иже с ними несправедливо угнетают своих крепостных? Высказали бы, что Манзей и Скворцовы — это палачи? Указали бы, что царь и его правительство поддерживают величайшее в мире беззаконие — крепостную зависимость, горой стоят за помещиков, а сельских жителей держат в темноте и нужде? Писали бы вы это, господин Акелевич? — Мацкявичюс подчеркивал каждый вопрос ударом кулака по столу.

Удивленно и растерянно смотрел Акелайтис на ксендза.

— Против правительства, ксендз, в газете — нельзя… Пришлось бы лавировать, приноравливаться… Против панов, помещиков — это, смотря по обстоятельствам. Без сомнения, наше сочувствие всегда на стороне крестьян. Но и паны панам рознь. Возьмем, к примеру, ре-тавского Огинского. Это не Чапский, не Скродский, не Кайсарова. Он печется о крестьянах. Крепостные у него хорошо живут, сыты, чисто одеты, не хотят никаких реформ, говорят, что Огинский для них как отец родной…

Мацкявичюс порывисто вскочил — даже стул перевернулся.

— Огинский?! — вскрикнул он, ударяя кулаком по столу. — А знаете, господин Акелевич, в чем разница между Огинским, Карписом, Скродским и Кайсаровой? А вот в чем: Кайсарова и Скродский считают, что выгоднее всего морить крепостных голодом и пороть розгами; Карпис думает, что полезнее освободить крепостных без земли, а потом их задешево нанимать; а Огинский полагает, что самый доходный для него крепостной — сытый. Кормленый вол тоже лучше тащит запряжку. Пан Огинский кормит крепостных ради собственной наживы. Спасибо ему и на том. Он — родной отец, которому крестьяне хотят вечно служить без всякой реформы? А знаете, чем Огинский внушил такую привязанность? Хитростью, ложью, обманом и насилием! Знаете ли, что у него в поместье каждый пятый — шпион и наушник? Попробуй только кто рот раскрыть против князя — уж помянет он тогда отцовскую руку пана. Загонят беднягу за тридевять земель или в рекруты забреют. Один батрак Огинского говорил против крепостного права: как убежал из рекрут, аж сюда примчался. Может, знакомы, господин Акелевич, с Лауринасом Ивинскисом? Он учительствует в Ретаве. Потолкуйте с ним, когда никто не слышит. Если он вам доверится, то подтвердит мои слова. Чапские, Скродские, Кайсаровы, Карписы, Огинские, графы и князья — все как пиявки питаются кровью и потом мужиков. Наступит день, когда крестьяне скинут их со своего тела, как клещей, и раздавят.

Он топнул ногой и растер незримых клещей кованым каблуком.

Перепуганный Акелайтис не смел возражать ксендзу. Но страстный порыв уже утихал, Мацкявичюс несколько раз прошелся по комнате, допил свой чай и уже спокойно обратился к гостю:

— Газета, господин Акелевич, безусловно нужна. Как же без газеты сплотить людей, как внушить им полезные идеи? Наши люди в разброде, а нужно им почувствовать себя сыновьями единого края — литовцами, нужно им осознать, что именно их объединяет, за что бороться. Издавайте, господин Акелевич, газету, только не на панов поглядывайте, а на своих людей — крестьян.

— О газете не я один хлопочу, — несмело возразил Акелайтис. — И господин Ивинскис собирается издавать "Айтварас" [3] "Домовой" (лит.). , и епископ Валанчюс — "Странника", а меня приглашал редактором. Только власти не дали разрешения.