Винцас Миколайтис-Путинас - Повстанцы

— Так как, братцы, будет с договорами на землю и с повинностями? — спросил Мацкявичюс. — Сурвила, я слышал, справедливый пан, столкуетесь.

— С паном, может, и сговорились бы, — отозвался пожилой хозяин. — Только не знаем, как уговариваться насчет земли?.. Ведь, по правде сказать, — она наша. Вдесятеро мы за нее отработали. Да еще такие деньги платить! Нет справедливости для людей.

— Верно говоришь, отец, — поддержал Мацкявичюс, — у панов и у власти простому человеку нечего правды искать.

— Так что же делать, ксендз?

Этот вопрос Мацкявичюс слышал уже неоднократно и не раз на него отвечал. Но всякий раз это его волновало. Таким вопросом неизменно заканчивалась беседа с крестьянами, а ксендз всегда направлял ее так, чтобы мужики сами убедились в безысходности своей судьбы. И теперь Мацкявичюс заговорил, внезапно загораясь:

— Что вам делать? Пока что обождите, потерпите. Правда придет, словно буря, и смахнет панов и чиновников, как былинки, как дорожную пыль! Говорю вам, кто на какой земле живет, та земля ему и принадлежит. А у кого земли нет, когда восстанем, тот заслужит и получит. Ну, будьте здоровы, братцы!

Он ударил кнутом лошадь и покатил дальше. Изумленные крестьяне провожали его взглядами, полными надежд и тревоги.

— Ой, ксендз, — вздохнул Дымша, — всей душой я за ваши слова, но поостерегитесь! И то толкуют, что вы бунт готовите. Боюсь, что вам его и не дождаться.

Мацкявичюс усмехнулся.

— Не бойтесь, пан Дымша. Коли за меня возьмутся, то прежде всего сам епископ. Тогда уж верный знак: надвигается буря! Буду знать, как себя вести. Мои люди пойдут со мной.

Через полчаса они добрались до Клявай.

У входа в барский дом их встретил Виктор Сурвила, молодой, высокий, с продолговатым смуглым лицом, с черными усиками и небольшими бакенбардами. Черные, немного запавшие глаза глядели открыто, внимательно. Поздоровавшись, он вежливо пригласил гостей в комнаты.

Появился Акелайтис. Поспешно, как всегда, сбежал с лестницы, кинулся приветствовать прибывших.

— Ксендз! Давно не видались! И господин Дымша! Я счастлив, что вы приехали. Пан Сурвила доставил нам всем неописуемую радость. У пана Виктора такое множество новостей!

— И я рад вас видеть, — отозвался Мацкявичюс, — тем более, что у меня к вам дело.

— О делах потом, а сейчас попрошу в комнаты, — приглашал Виктор.

В гостиной кроме хозяев сидели еще Шилингас из Пабярже и Кудревич из Сурвилишкиса. Все были знакомы между собой, и беседа потекла без труда, хозяева умело заняли гостей разговором о соседях и сельских работах. Всем не терпелось услышать от Виктора новости, но он поджидал остальных приглашенных — Ядвигу Скродскую и Пянку.

Наконец за окнами загромыхал фаэтон, и Виктор поспешил навстречу гостям. Минуту спустя он ввел в гостиную Скродскую.

— Пан Пянка не приехал, — пояснил Виктор. — Задержался. А где, известно разве что панне Ядвиге.

— И я не знаю, — возразила Скродская. — Должен был прибыть из Вильнюса. Как видно — запоздал. Ну, прежде всего, разрешите поздороваться.

Она подбежала к хозяйке дома.

— Ядзя! Ты очень изменилась за эти два года, — говорила, целуя гостью, пани Сурвила.

— К лучшему или к худшему? — шутливо осведомилась Ядвига.

— Разумеется, к лучшему. Похорошела, повзрослела, выглядишь настоящей дамой.

Ядвига засмеялась коротким, звонким смешком:

— Значит, постарела! Зато и вправду стала самостоятельной. Отец не отпускал, а я взяла и приехала. Чем не эмансипация?!

Упоминание о Скродском было неприятно Сурзилам, Ядвига словно упрекала их, что они не пригласили и его. Но Ядвига, видимо, не собиралась никого укорять и не стеснялась говорить об отсутствующем отце.

— В своих отношениях с людьми папа придерживается своеобразной тактики, которая в наши времена не годится. Признаюсь, я с ним не лажу, у нас уже возникли весьма неприятные конфликты.

Желая перевести разговор на более общие темы, старый Сурвила заметил:

— Пан Скродский — дворянин консервативных взглядов и в экономике, и в политике. В Литве немало помещиков, которые рассуждают и поступают, как он.

— Слабое утешение! — сверкнула глазами Ядвига. — Мы, молодые, должны искупить ошибки своих отцов. Не так ли, пан Виктор? обратилась она за поддержкой.

— Радуюсь прекрасным намерениям панны Ядвиги, — сдержанно улыбнулся молодой Сурвила.

Он, пожалуй, и себе не хотел признаться, что втайне ожидал Скродскую, а теперь зорко наблюдает за ней. Мать права: Ядвига переменилась к лучшему. И то, что он уже слышал о ней, и эти ее слова свидетельствуют, что помыслы, чувства и дела не разделят их в событиях недалекого будущего.

Теперь Ядвиге предстояло поздороваться с Мацкявичюсом.

— Пан Виктор, познакомьте меня с ксендзом, — прошептала она.

Но Мацкявичюс услышал и первый протянул руку:

— А мы уже знакомы, панна Скродская. Видел вас на похоронах Даубараса. Вы слушали мою проповедь на кладбище.

Ядвига не нашлась, что ответить. Почти с испугом смотрела на него, готовая встретить суровый взгляд, но на этот раз глаза у Мацкявичюса были добрые, снисходительные, чуть насмешливые.

— Уверен, что нам с вами не придется ссориться, — добавил он подбадривающим тоном.

Недолгое замешательство Ядвиги уже миновало, и она ответила громко, не конфузясь:

— Ссориться с вами, ксендз, значит заранее обрекать себя на поражение. Я бы этого не хотела.

— Ну вот, и разговорились, как добрые соседи, — улыбнулся, отходя в сторону, Мацкявичюс.

Теперь все были в сборе, и хозяйка пригласила гостей в столовую. Уже приближался вечер. Стол выглядел скромна. Молодой Сурвила пожелал, чтобы угощение соответствовало интимному характеру добрососедской встречи.

Стяпас разливал вино, обслуживал гостей. Мацкявичюс внимательно наблюдал за необыкновенным камердинером. По дороге в Лидишкес Пятрас Бальсис обстоятельно рассказал ксендзу про своего дядю. С виду тот ничуть не отличался от любого лакея. Фрак, белая перчатка на одной руке, бритое лицо, широкие бакенбарды, лысеющее темя, сдержанное выражение и плавная походка — казалось, он только и делал в жизни, что сновал между кухней и столовой, заботился лишь о том, как бы не пролить суп, не разбить сервиз, не закапать скатерть вином. Но ксендз знал, что под этой маской лакейского безразличия таится душа литовского крестьянина. Мацкявичюс мысленно отметил этого камердинера, как человека, который понадобится в будущем.

Украдкой наблюдала за Стяпасом и Ядвига. Вчера вечером Агота вздохнула, узнав, что паненка собирается к Сурвилам, а после настойчивых расспросов будто нехотя рассказала, как дед паненки некогда подарил Стяпаса одному из гостей. Этот Стяпас-де и есть камердинер пана Сурвилы, дядя Пятраса Бальсиса. А другого дядю пан Скродский отдал в рекруты, но тот, говорят, сбежал. Рассказ Аготы причинил немало горечи Ядвиге. Куда ни взглянешь — везде обиды, несправедливости! Сумеет ли она хоть частично их загладить. И у нее крепло желание сделать это.