Винцас Миколайтис-Путинас - Повстанцы

Виктор всячески старался услужить Ядвиге, сидевшей рядом с ним. Сначала это удавалось ему с трудом. Ядвига выглядела рассеянной, озабоченной и обращала мало внимания на усилия своего соседа.

— Вижу, что панна Ядвига скучает, — не выдержав, упрекнул он. — Не варшавские ли воспоминания тому виной?

— Я могла бы то же самое сказать о пане Викторе, — недовольно отрезала она. — Это вы обещали нас просветить вестями из столицы. В самом деле, пан Виктор, как откликнулись на варшавские события в Петербурге?

Этот вопрос интересовал всех присутствующих. Разговоры умолкли, и все взоры обратились к молодому Сурвиле. Он опустил глаза, как бы собираясь с мыслями, но минуту спустя заговорил спокойным голосом:

— Только, господа, не ждите от меня длинного, продуманного доклада. Хотел бы в непринужденной беседе ознакомить вас с тем, что произошло в Петербурге и еще кое-где. Поэтому, пожалуйста, если у кого возникнет желание — перебивайте, переспрашивайте, делайте замечания.

Никто не отозвался, только старый Сурвила шутливо предостерег:

— Но уж, милый, не привирай!

И Виктор принялся рассказывать о петербургских студентах из Литвы и Польши. Изумились слушатели, узнав, что они составляют третью часть всего столичного студенчества. И все, за малым исключением, готовы выступить с оружием в руках, когда наступит решающий день.

— А много ли там литовцев? — спросил Шилингас.

— Немало, но точно не скажу. Знаю Валерьяна Врублевского, он в прошлом году кончил Лесной институт. Знаю поэта Антония Сову, вильнюсца Бронислава Зелесского, жемайтийца Ионаса Станявичюса — родственника поэта Симанаса Станявичюса, белоруса Кастуся Калиновского, в прошлом году окончившего юридический, и еще немало замечательных юношей.

— Есть такие и в московском, киевском и дерптском университетах, — добавил Мацкявичюс. — В киевский попадают и крестьянские дети. Я сам там побывал. А сейчас в Киеве учится сын крестьянина Миколас Бальсис. Без сомнения, есть и другие. Извините, пан Сурвила, мы уклонились от темы.

— Студенты-литовцы есть повсюду, — согласился Виктор. — Отрадно, что появляются и студенты из крестьянской среды. Им, господа, в будущем предназначена большая и важная роль в судьбах нашего края. Но теперь разрешите — я продолжу о Петербурге.

— Просим, пан Виктор, — отозвалось несколько голосои.

— Среди молодежи наиболее патриотично и, так сказать, мятежно настроены молодые офицеры генерального штаба, инженерной и артиллерийской академий. Их революционная группа возникла еще в 1858 году и возглавляется Сигизмундом Сераковским и Ярославом Домбровским. Перед самым моим отъездом из Петербурга был создан военный комитет. Один его представитель вместе со мной приехал в Вильнюс, другой направился в Варшаву. Есть еще одна группа революционных деятелей. Обе поддерживают связь не только между собой, но и с русскими оппозиционными интеллигентами, в России и за границей. Да будет вам известно, что Сераковский, офицер генерального штаба, пользуется большим доверием военного министра Милютина. С прошлого года уже дважды побывал в заграничных командировках для изучения вопросов реорганизации армии. Это человек необычайных способностей. Во время своих поездок он установил связи с Герценом и Мерославским, с Гарибальди и Мадзини. Он близко знаком с Чернышевским.

Тут молодой Сурвила начал яркими красками изображать, каково положение крепостных в России до манифеста и после него, как Чернышевский и его друзья готовят по всей империи революционный переворот. Уже широко разнеслись вести о крестьянских бунтах в Пензенской, Тамбовской и Казанской губерниях. В восстании кандеевских крестьян участвовало — он точно не знает, но что-то около десяти тысяч человек, в Черногае собрались примерно четыре тысячи крепостных и кричали, что вся земля принадлежит им, они больше не станут работать на помещика. Даже оказали сопротивление войскам, заявив, что лучше умрут, чем подчинятся помещикам. Были не только раненые, но и убитые. Особенно трагически завершилось восстание в селе Бездна, около Казани. После отказа крестьян выдать вожака Антона Петрова войска открыли огонь, убили и ранили более двухсот человек, а Петров был повешен первого мая.

С большим воодушевлением рассказывал Виктор, что Чернышевский призвал крестьян вооружаться и быть наготове, когда будет дан знак к восстанию.

— Как видите, господа, — заключил он, — у нашего движения есть крепкие корни. Оно находит поддержку за границей, а параллельно с ним идет и революционное движение по всей Российской империи. Наши надежды на освобождение отчизны не напрасны!

Слова молодого Сурвилы произвели на слушателей большое впечатление. Значит, восстание — не туманная возможность, но совершенно осязаемое дело, идея, уже претворяющаяся в плоть! В глазах у Ядвиги сияла радость, Мацкявичюс напряженно и сурово глядел вдаль, удовлетворением светилось и лицо Дымши. Но старшие Сурвилы, Шилингас и Кудревич тщетно старались скрыть свое беспокойство. Это были люди осторожные, осмотрительные, владельцы доходных поместий. Они могли добиваться реформ, но мятеж, революция против могущественной царской империи — нет уж, на это они не решатся.

Все некоторое время молчали. Наконец Ядвига обратилась к Виктору с особенно волновавшим ее вопросом:

— Вы собирались еще рассказать про отголоски варшавских манифестаций.

— Охотно, — согласился Виктор. — Двенадцатого марта, на похоронах Тараса Шевченко, один студент объявил, что завтра в католическом костеле панихида по жертвам, павшим в Варшаве 26 и 28 февраля. Пришло много польских, литовских и русских студентов, профессора Костомаров, Утин. После богослужения мы запели польский гимн. Нас поддержали и русские товарищи. Это была внушительная демонстрация революционного единения народов. Не обошлось и без инцидентов. Командир кадетского корпуса полковник Ростишевский попытался переписать кадетов, пришедших в костел. Студенты вышвырнули его на улицу и освистали.

— Что ж, ему повезло больше, чем Трепову в Варшаве, — усмехнулась Ядвига. — А как в других местах?

— Есть сведения, что такая же польско-русская студенческая демонстрация произошла 29 марта в Москве, во французском костеле. Наверно, в других местах тоже почтили память варшавских жертв.

Мацкявичюс, с величайшим вниманием слушавший молодого Сурвилу, теперь отозвался:

— Да. Погибшие 26 и 28 февраля достойны всеобщего уважения. Патриотическими манифестациями восстание уже фактически начато. Это — первые искры пожара. Поэтому мы и в Литве воздали должное варшавским жертвам. С апреля в Паневежисе уже несколько раз служили панихиду.