Анна Алматинская - Гнёт. Книга вторая. В битве великой

Было раннее морозное утро. То время, когда долгая зимняя ночь медленно отступает перед надвигающимся рассветом, несущим с собою неповторимо нежные розовато-алые тона пробуждающегося дня. Далеко на востоке загорается тонкая полоса этой радостной расцветки. Медленно растёт и ширится она, позолоченная ещё не видимым лучом солнца, постепенно охватывая голубые дали неба.

Это раннее пробуждение зари русский народ называет заря-заряница.

Спит, ещё не проснулась старушка Москва, тихи её улицы. И кажется, что прошедшие века в дрёме повисли над славным русским городом. Чудится: веют старые предания над сонными площадями, над золочёными главами церквей, над остатками массивной стены Китай-города, над приземистыми Иверскими воротами. Ворота эти ведут на Красную площадь, раскинувшуюся у Кремлёвской стены. Там памятник Минину и Пожарскому напоминает о бессмертном подвиге русского народа, о его горячей любви и преданности родной земле.

Царские сатрапы и полицейские сыщики в поисках крамольников и бунтовщиков почти никогда не переходили Замоскворецкого моста, уверенно заявляя:

— Крепки там исконные русские обычаи и преданность престолу.

…На небольшой тихой замоскворецкой улочке, теряющейся в зарослях берёзы и тальника Москвы-реки, стоял старинный, но подновлённый деревянный домик с мезонином. Вокруг него теснились ветхие домишки с палисадниками и садами, что придавало улице деревенский вид.

Дом с мезонином своим фасадом глядел на восток, и заряница уже окрасила улыбчивыми розовато-алыми тонами его окна, покрытые морозным узором.

На безлюдную улицу из-за угла торопливо вышли два человека. Один был в тёплом пальто и в меховой шапке, другой — в полушубке и треухе.

Миновав крыльцо дома с мезонином, человек в пальто пошарил в кармане и, вынув затейливый ключ, открыл калитку в заборе. Пропустив спутника в сад, вошёл сам и аккуратно запер калитку.

— Смелей шагай за мной, Корней, вот в эту дверцу да наклонись: лоб расшибёшь. — Войдя в маленькие сенцы, оба поднялись по витой лестнице в мезонин. — Ну, раздевайся, будем отдыхать, а потом о деле, — говорил первый, снимая пальто и вешая его у двери. Сняв калоши и шапку, раскинул руки в стороны, сделал несколько гимнастических упражнении. — Вот теперь всё в порядке, согрелся. Садись в кресло, к печке…

Говоривший был совсем молодым человеком с нежным, ещё не знавшим бритвы лицом. Русые волнистые волосы упрямо спадали на высокий лоб с чёрными бровями. Большие серые глаза искрились, смотрели озорно и дерзко. Ступал он бесшумно и легко.

Корней, сняв полушубок, оказался в суконном кафтане, подпоясанном кушаком, за который был заткнут длинный охотничий нож.

Широкие плечи и большие крепкие руки указывали на недюжинную силу этого человека. Угрюмое лицо, обросшее русой бородкой и усами, было решительным, а глаза глядели неожиданно ласково.

Сдерживая раскаты басовитого голоса, спросил:

— Ну, Андрей, где твой товар? Покажь, может, вожжаться не след?

— Ладно, сиди. Сейчас разбужу Янека…

— А меня будить не надо…

Из-за перегородки вышел высокий тонкий человек в крестьянском платье. Его лицо альбиноса поражало бесцветностью волос, бровей, бороды. Но черты лица и вся фигура дышали таким величием, что ему под стать были бы рыцарские латы, а не крестьянская сермяга.

— Вот какой он, наш Яносик польский, ветер удалой! — воскликнул Андрей, отступив от двери.

Янек шагнул ближе к хмурому богатырю, зорко оглядел его, точно изучая. А тот разочарованно начал:

— Вишь ты, хлипкий какой, а…

Он не успел окончить фразы, как «хлипкий», молниеносным движением охватив его за плечи и дав подножку, повалил на пол.

Приглушая голос, воскликнул:

— Го-го-го! Какая дичина.

Неуклюже поднявшись, тот удовлетворённо гудел:

— Ну-ну, ловкач! Лесника свалил…

— Знай наших! Ну, как товар? Нравится? — засмеялся Андрей. — Только вы тихо, черти полосатые. Сейчас матушка поднимется: она чутко спит.

— Так мы тихо… — проговорил Ян.

— Тихо, тихо, а весь дом затрясся, — прогудел лесник.

В ту же минуту внизу раздался голос:

— Андрюша, что это загрохотало у тебя?

— Ишь, голос какой, точно горлинка воркует, — хрипло прошептал лесник.

Тем временем Андрей уже распахнул дверь, ласково говорил вниз:

— Это так, старый дуб с Воробьёвых гор рухнул. Мы потревожили твой сон?

— Нет, я уже встала, заряницу встречала. А твоему дубу не надо ли горячего чая и закусить? Спустись в столовую, забери.

— Мамочка, ты чудо из чудес и сама заря-заряница!

Послышался смех, хлопнула дверь, заскрипели ступеньки под ногами спускавшегося Андрея. Через несколько минут он вернулся с подносом всякой снеди и с чайником чая. Холодное мясо, колбаса, пирожки и тёплый белый хлеб сразу пробудили у мужчин аппетит.

— Так вот, — говорил Андрей, откусывая пирожок и запивая горячим чаем, — паспорт на имя Яна Кунайнена я достал. Ты финн, батрак из имения барона Остена. Отправлен был к барину с отчётом, но барин уехал за границу… Все документы в порядке. Это на случай, если задержат.

— Со мной кто его задержит? Провожу за самую границу, — проговорил лесник, благосклонно посматривая на Яна. — Ну, всем человек удался, только… — продолжал он, качая головой.

— Что только? — усмехнулся Ян.

— Белобрысый больно. Чухна да и всё тут.

— Вот перейду границу и опять чёрным стану.

— Краска! — догадался тот. — Ну, диви…

Когда покончили с ранним завтраком, Андрей убрал посуду на окно, разостлал на столе газету и стал выгружать карманы.

— Этот маленький револьвер бьёт хорошо. Вот паспорт, тут письмо-доклад управляющего. Адрес запомни, а то не будешь знать своего помещика…

— Учи! — засмеялся Ян. — А это что? — протянул он руку.

— Погоди! Забирай, снаряжайся к вечеру. Пойдёте на лыжах… А это «Искра», понимаешь? Ленинская «Искра», первый номер нашей газеты!

— Стой! Где отпечатана? Давай! — взволновался Ян.

— Не спеши, — Андрей отдёрнул руку с газетой, — какой невыдержанный товарищ!.. — Ян засмеялся, погрозив ему кулаком. — Этот номер вышел в Лейпциге. Но тебе надо пробираться в Мюнхен. Ленин будет там. Передашь ему все наши новости… Теперь на, читай, а мы с Корнеем завалимся спать. Всю ночь с ребятами в типографии листовки печатали, А Корней прошагал двадцать пять вёрст и на страже стоял… Притомился тоже.

Ян, откинувшись в кресле, положил газету на колени и внимательно всматривался в молодое лицо друга.

— Что смотришь? — спросил тот, проводя рукой со лба к подбородку.