Клыч Кулиев - Махтумкули

— Привыкшая к воровству рука не остановится, усса. И Шатырбек, и наш Адна-сердар — все они одним чертом мечены. Целый мир в глотку им запихай — они все равно рот разе-вать будут. Только одно и спасение, что кляпом его заткнуть.

Продолжая разговаривать, два мастера не забывали и о работе. Махтумкули закончил последний виток орнамента, оглядел вазу со всех сторон и протянул ее Махмуду.

— Ну-ка, усса, посмотри опытным глазом!

Махмуд взял вазу, подошел к открытой двери — поближе к свету, — одобрительно поцокал:

— Замечательная штука получилась!.. Узор туркменский, что ли?

— Да. Такими узорами наши женщины ковры ткут.

— Видал я туркменские ковры у Шатырбека… А ваза добрая, богатая ваза! Руки у вас, поэт, золотые.

— Дедушка! — подбежал семилетний мальчонка. — Чай сюда принести или дома пить будешь?

Он стрельнул шустрыми глазенками в Махтумкули и спрятался за спину деда.

— Дома, внучок, дома! — сказал Махмуд. — Скажи маме, пусть и перекусить что-нибудь приготовит. Мы сейчас придем.

Мальчик убежал, а Махмуд пояснил, глядя ему вслед с теплой улыбкой:

— Единственная отрада и надежда у меня на этом свете — внучата.

— Благодарите бога, что хоть они у вас есть, — вздохнул Махтумкули. — А у меня — ни детей, ни внуков, ни братьев. Один — как сухой куст селина на верхушке бархана…

— Пойдемте! — сказал Махмуд, не давая поэту растравить себя воспоминаниями.

Он и раньше не раз приглашал Махтумкули к себе, но всегда что-нибудь мешало им посидеть рядом за дастарханом. И поэт, не желая обидеть кузнеца, покорно пошел за ним, хотя с большим удовольствием побыл бы сейчас в одиночестве.

В крепости текла будничная жизнь. Из обоих ворот тянулись вереницы людей: кто на коне, кто на ослике, большинство просто пешком. Часто попадались группы людей, присевших на корточки прямо у дороги по обеим сторонам улицы. Махтумкули обратил внимание, что дома по одну сторону дороги были добротными и чистыми, по другую сторону — приземистыми и довольно ветхими.

— А у нас это не только дорога, — сказал Махмуд, усмехнувшись, — но одновременно и граница. По ту сторону родичи Шатырбека живут…

— Так много родичей? — подивился Махтумкули.

Махмуд махнул рукой.

— У бесплодного дерева всегда много ветвей… А вот по эту сторону — крестьяне ютятся. Видите, сколько их в каждом доме? Как пчел в улье. И это еще многие по ту сторону гор ушли, от беды. Если бы вы в спокойное время сюда приехали… Ого, сколько народу увидели бы!

— Я смотрю, вы тут на безлюдье не жалуетесь! — засмеялся Махтумкули. — Действительно плодородная ваша долина.

— Тысячи четыре живет здесь, не меньше! — с гордостью сказал Махмуд.

За разговором они и не заметили, как обросли толпой любопытных. Многие жители крепости уже знали, что этот высокий туркмен с бледным лицом и проницательными глазами сам знаменитый Махтумкули. Каждому было интересно взглянуть на человека, чьи стихи известны по обе стороны гор Кемерли.

Рассматривая двухэтажные глинобитные домишки с беспорядочно выступающими кривыми балками, Махтумкули вспомнил широкие степи Гургена и Атрека, тихо пробормотал:

— Где ты, степное раздолье?

— Вы что-то сказали? — спросил Махмуд.

— Я говорю, что жизнь бедняка везде одинакова, — сказал Махтумкули, понимая, что не время сейчас делиться сокровенными чувствами. — Ни вода в реке, ни место в тени не принадлежат ему.

— Что! — воскликнул Махмуд. — Да разве хоть одна из бесчисленных звезд вселенной принадлежит бедняку! Но я скажу вам, бедняк тысячу раз был бы доволен тем, что имеет, если бы ему дали спокойную жизнь! Понимаете? Мы благодарим аллаха за бедность, лишь бы нас оставили в покое!

Тут Махмуд обратил внимание на любопытствующих и напустился на них:

— Чего ртами мух ловите? Живого человека никогда на видели? Идите-ка, занимайтесь своими делами!

— Не гоните их, усса, — попросил Махтумкули. — Я с удовольствием поговорю с ними.

Из толпы выдвинулся тощий старик с крашеной бородой. Поэт сразу узнал его. Прижав правую руку к сердцу, старик склонился перед Махтумкули.

— Простите мою вину, поэт! Я не знал, кто вы, и погорячился… Будь она неладна, эта горячность! Но вы сами отец и должны понять, что, когда у человека убивают сына, он теряет голову от горя! — Старик всхлипнул. — Я собирался идти к вам, чтобы просить прощения. Хорошо, что мы встретились… Прошу вас, простите!..

Махтумкули посмотрел на худое, лишенное живых красок лицо, на редкую бородку, седую у подбородка, там, где отросшие волосы не были покрыты хной. Провалившиеся тусклые глаза старика были полны тоски и мольбы. У поэта защемило сердце. Чем они виноваты, эти несчастные кизылбаши, что теряют свой жалкий скарб, своих сыновей, свои надежды?

— Я не виню вас, брат, — тихо сказал он, потупившись. — Если бы вина мира была такой, как ваша, можно было бы жить спокойно. Чем провинились вы? Тем, что набросились на меня с топором? Если бы вы даже опустили топор мне на голову, и то не было бы перед богом вашей вины. Ни я, ни вы не виноваты в случившемся, брат мой! Пусть проклятие обрушится на головы тех, кто толкает нас на братоубийственные дела!

В толпе оживленно заговорили. Видимо, слова старого поэта пришлись по сердцу многим. Послышались возгласы:

— Молодец, поэт!

— Браво, Махтумкули-ага!

— Молодец!

Строгие морщинки у глаз Махмуда разбежались тонкими лучиками улыбки.

— Чего мы стоим у дороги! — сказал он. — Пойдемте в дом! Там за чаем и продолжим разговор!

Несколько стариков из толпы двинулись вслед за ними.

Махмуд распахнул обе створки калитки, проделанной в высоком глинобитном дувале.

— Прошу вас, гости!

Женщины, мывшие посуду, с визгом бросились в разные стороны.

Махмуд засмеялся и сказал:

— Проходите, поэт, посмотрите, как мы живем! Вот здесь обитают восемь семей!

Крохотный дворик, со всех сторон стиснутый домами с подслеповатыми оконцами, напоминал колодец. Старая одежда, вынесенная для просушки, бедная утварь — все свидетельствовало, что хозяйка здесь — нищета. И только полуденное солнце, равно освещающее и дом бека, и жилище бедняка, делало двор ярким и веселым.

По простенькой лесенке, сооруженной из двух тонких бревен, гости поднялись в тесную, но очень чистую, прибранную, свежевыбеленную комнату. На полу ее был разложен слой камыша, поверх которого лежали два видавших вида коврика. В дальнем углу на железном сундуке высилась стопка одеял и тощих подушек. По обе стороны узкого, как бойница, окошка тянулись полки. На одной из них стояли миски и пиалы, на другой — разного размера и формы кувшинчики — единственное украшение жилища.

Махтумкули кивнул на кривую саблю в черных ножнах, висящую на стене.