Оскар Хавкин - Дело Бутиных

Нелюбовь к Бутину у него привычно уживалась с восхищением и завистью. Как можно любить удачливого коммерсанта, начавшего со ста тысяч и за двадцать лет доросшего, не споткнувшись ни разу, до восьми миллионов! А у тебя всего три с половиной — часть при тебе, в процентном банке, часть в беспроигрышной торговле, и еще глупейшая часть в бутинском деле в виде кредита!

Да, да, Бутин его надул! Такая репутация, такая уверенность в себе, такое видимое могущество, — бутинские прииски, бутинские заводы, бутинские пароходы, бутинская торговля. Бутин в Китае, Бутин в Америке. Там он учредитель, там попечитель, там он даритель — шик и блеск! Император награждает, па триарх благославляет, генерал-губернатор гостит, да еще вдобавок ему в писатели захотелось, книжонки да статейки пописывает! Теперь Хаминов помоги, Хаминов выручи, Хаминов попридержи кредиторов. А он честно свои капиталы множил, честно ссуживал, честно взимал проценты, честно расправлялся с должниками, пренебрегавшими своими обязательствами. И тоже ведь не что-нибудь он, Хаминов! — и Станислава Второго получил, и попечителем в родном Иркутске, и званием тайного советника удостоен…

Он одумывался: не перехватывай, не горячись. «Не перехватывай!» А кто перехватил у него Николаевский чугунолитейный и железоделательный, что на речке Долоновке под Братском! Не господин ли Бутин! Дважды Хаминов упускал этот жирный кус! Был завод казенным, приносил убыток, продали с торгов, братья Трапезниковы опередили тогда Хаминова. У них дело дало трещину, решили сбыть завод. Тут Хаминов и прицелился, тем более брат из Златоуста, мастер чугунного литья, воротился на родину, двадцать лет на плавке металла, он бы Николаевский вытянул. Так ничтожнейший Лаврентьев за сто тысяч у Трапезниковых, задарма, завод перекупил! А у самого оборотного капитала едва на паровую мельницу! Сунул ему Михаил Дмитриевич двести семьдесят тысяч и откупил завод в полное владение вместе с порядочной лесной дачей! И вовновь проехал завод мимо хаминовского носа! А завод, дышащий на ладан, стал давать железа в десять раз больше против прежнего, без златоустинского братца! Миллион прибыли в год! И народ перестал бежать с завода. Так, может, сейчас, Хаминов, ты не сваляешь дурака?

Раз Бутин сам завел речь — давайте, иркутские купцы, учредим администрацию, — значит, нету у братьев никаких средств, извели все капиталы, нечем покрыть траты и долги, пять миллионов тучей нависли над ними, вот-вот гроза грохнет! Тогда зачем кидаться на буреинские прииски! Зачем искать новые кредиты, не рассчитавшись со старыми? Вот и новый пароход у них появился на Амуре, «Соболь», из Данцига перегнали. Неуж московские купцы, иркутские заимодавцы на такое разорительство безропотно глянут?

А все же боязно на Бутина руку подымать. Совесть — что: черево вытрясло, да и совесть вынесло! Хуже — просчитаться, вдруг хитроумный Бутин успокоит московских, томских, нижегородских, верхнеудинских, а иркутские во главе с Хаминовым зашумят. Ведь вот как смело держится: «У нас актив такой-то с превышением, Морозовы за нас, дело, говорят, пустяшное». Не спустит Хаминову, ежли вдруг тот поперек станет!

Вдруг, вдруг!

Что мы Кнопа не знаем? Или Коншина? Или томскую прелестную Евфимию Алексеевну, что уже трех купцов, предлагавших руку и сердце, отвергла, потому как сердца и руки при слабых капиталах пребывали! Налетят, коршунами налетят, беспременно, а Кноп вороном, всех обгонит! А там и другие, как бы и тут не опоздать!

Хаминов вытер полотенцем вспотевшую пролысину, провел концом рушника по взмокревшей бороде.

Администрацию, как ни крути, учреждать надо. Да не на бутинский манер, а по-своему, с хитростью. Ни в коем разе не честить Михаила Дмитриевича, напротив, — его, мол, собственная мысль, давайте, господа купцы, людей почтенных и разумных введем, что могут постоять за общество и за себя. Ну что касаемо меня, то я не против, у меня, сами знаете, крупная деньга за фирмой. Еще бы кого? Да хотя бы Марьина Кирилла Григорьевича, это ж мудрейший человек, совесть наша купецкая! Ему миллион дай без расписки — спи спокойно!

Ночь маялся, утро промаялся, и вдруг Хаминов повеселел, еще раз подсушил лицо и бороду. Вот ведь растеря, как же он раньше не сообразил пойти к старому другу и сотоварищу. Сколько в давние дни Марьиным мудрых советов дадено! Не менее четверти века занимались вместе кяхтинской торговлей. Выменивали на всякую всячину байховые и кирпичные чаи и везли на Ирбитскую и Нижегородскую ярмарку. До шестидесяти тысяч мест везли, а в каждом цибике шестьдесят, а то и восемьдесят фунтов! А с ярмарок — полные обозы товаров в свои магазины — иркутские, верхнеудинские, кяхтинские. Ситец, бязь, сукно, плис, пушной и кожаный товар, мука, сахар, свечи. Все брали китайцы в Маймачене с благодарностью — за деньги или меном, караванами шли в Китай и Монголию. Можно сказать, на чае и привозном товаре миллионы хаминовские. Кой-что придержишь в складах до весны — а там товару цены нет! И то, что он в паре с наичестнейшим Марьиным, возвышало его в глазах купечества и властей. Потому как про Марьина никто не осмеливался бы худого слова сказать, весь на виду: торговлю ведет по-божески разумно, живет скромно, смирно. У Марьина свой канон был: любя свое занятие, в чужие дела не мешайся, не гуди зря, а сам трудись на совесть, с соображением и основательностью. С Марьиным в паре было все просто, и чуять не чуяли риска, опасности, убытка. Ведь и с Марьиным на крупные предприятия шел Хаминов, хотя бы взять пароходство на Иртыше! Тихо-мирно да основательно завел речные суда Марьин, взял в компаньоны кроме Хаминова еще и Кондинского-сына, дельного купца, Тецкого Бронислава Ивановича из поляков — и пошли вниз по течению паровые суда «Ермак», «Иртыш», «Основа», и тащат они баржи с товарами и припасами чуть не за три тысячи верст — и на Обь, и на Тобол, и на Туру, чинно, недорого и доходно! И золотишком занимался Марьин, прииски завел, а капиталом зря не бросался, зато и кредитом не шибко баловался, не то что эти нерчинские братья-разбойники!

…Снизу, из прихожей, донеслось шушуканье, шелест платьев, легкий смешок, потом повизгиванье и мягкий обходительный басок, потом смешливо-благодарственные голоса дочек и шуршанье пакетов. «Опять с подарочками. А какую все ж посватает?»

В дверях показалось округло-умильное лицо Агриппины Григорьевны:

— Иван Симонович…

— Знаю, слышу, — проворчал Хаминов. — Давай-ка героя вашего, лыцаря сюда, успеют девки с ним наболтаться опосля!

«Вот и добре. Вместе и двинем к Кириллу Григорьевичу. Старик Марьин мудрец, я не аршином мерян, да молодой Стрекаловский не промах. В три ума и обмозгуем, как с Бутиным обойтись».