Оскар Хавкин - Дело Бутиных

То и дело приезжали управляющие окрестных приисков. Или Яринский седлал лошадей, и они делали тридцатипятидесятиверстые переходы на Дмитриевский, Мариинский, Капитолинский, Софийский. Везде воды не хватало, всюду намыв золота был ничтожным…

В один из вечеров начала мая, сидя за чаепитием на веранде первого этажа с женой и Иринархом, он услышал цоканье копыт. Из-за тальников, скрывающих близкую дорогу вдоль Нерчи, показался всадник на сахарно-белой лошади с красивыми темными пятнами на груди и храпе.

Всадник был под «масть» лошади: короткая куртка, сшитая как бы из полос белого и палевого цветов, суженные в кисти рукава облегали руки; длинные стройные ноги обтягивали белые замшевые рейтузы; и еще черные сапоги с коричневыми отворотами; а на голове жокейского вида шапочка с матерчатым козыречком!

Всадник ловко соскочил с седла, оглянулся, никого в помощь не увидел, повел лошадь к крыльцу и привязал уздечкой к столбику.

Он поднялся на веранду уверенным шагом и вошел, звякая привинченными к сапогам шпорами.

Это был Иван Симонович Стрекаловский.

После того как они расстались в Иркутске, Бутин и его помощник почти не виделись. Они разминулись, когда Бутин переводил контору из Нерчинска, а Стрекаловский, напротив, направил стопы в Нерчинск. Однако ж Бутин остался доволен попутной деятельностью Ивана Симоновича в Верхнеудинске. Все же он склонил там главных кредиторов — терпеливого Клима Семеновича Черепахина и покладистого Исидора Борисовича Шмульского погодить с векселями, дотерпеть до осени.

Марья Александровна усаживала молодого человека за чай с кренделями. Бутин видел, что Стрекаловский устал с дороги, и терпеливо ждал, покуда тот придет в себя.

— А я-то думаю, что за чин такой едет, — не то поп без рясы, не то гусар без сабли, не то кавалер с бала! — разошелся Иринарх. — А это, глянь — Ванечка наш! Друг ситный!

Иринарх, как говорили про него, любил «мыть зубы», то есть, посмеиваясь, обнажать свои крупные и редкие желтые клыки!

Стрекаловский кинул на Иринарха быстрый взгляд. Он не любил фамильярности, а тут этот Иринарх со своими топорными шуточками.

— Спасибо, добрейшая Марья Александровна, воспрял, ведь двести верст без передышки. У меня, Михаил Дмитриевич, новости от Иннокентия Ивановича.

Марья Александровна поднялась и неторопливо удалилась, и никто не знал, какие мысли и чувства она уносила в себе.

Стрекаловский приподнял край куртки и вынул из узкого и неприметного кармана рейтуз вчетверо сложенный лист бумаги. «Наряд нарядом, — подумалось Бутину, — а тайники мушкетерские!»

Бутин стал читать шиловское послание вслух вполголоса.

Новость была такая. Иркутский городской суд рассмотрел жалобу Торгового дома братьев Бутиных. И суд признал действия иркутских кредиторов неправомочными и недействительными.

— Ур-ра! — воскликнул Иринарх, успевший до чая втихую расквитаться с полуштофом. — Наша взяла! Мы этому Хаминову еще намылим одно место! Мы…

Михаил Дмитриевич бросил на братца быстрый взгляд поверх письма, тот запнулся и попытался придать своему багровому лицу глубокомысленное выражение. Все же он ухитрился подмигнуть Стрекаловскому: «Ванечка, наша берет!»

Бутин читал дальше. Признать-то признал суд, что иркутяне не туда забрались, а вроде как «забыл» принять все меры к восстановлению нарушенных прав братьев Бутиных и их доверенных!

— Ну, господа, как же вы это странное решение расцениваете?

— Образец двойственного подхода, Михаил Дмитриевич. Межеумочный подход. В надежде, что ходом жизни все решится само собой.

Очень даже неглуп этот Иван Симонович. Верно рассудил, с позиций юриста точное определение: двойственность, двоедушие!

— Да что там! — разъярился Иринарх. — Ссориться не желают судейские с иркутскими заводилами! И Бутина опасаются! Вот и завиляли, как пес, что и хлеба просит и куснуть норовит! И пужливость и нахальство!

Родич прав. На что рассчитывают иркутские судьи? На холеру или землетрясение? Скорее ход мыслей был таков. Выиграть время, выждать, может, кредиторы отстанут и от господина Бутина, а может, господин Бутин внезапно разбогатеет и на кредиторов посыпятся полуимпериалы! А и то может случиться, что господина Бутина кондрашка хватит! Какое облегчение для иркутского городского судилища!

Бутин подошел к окну, постоял, глядя на притихшую, дышащую зноем тайгу, на жаркое, синее, безоблачное небо, на застывшие деревья и кусты. Еще только середина мая, а как припекает, жжет. Прииски стоят. Ни благодатной тучи на небе, ни дождя полуимпериалов на земле не предвидится! Не предвидятся средства ни для срочных платежей, ни для текущих. А что предвидится? Практически администрация распалась и бездействует, и нам терять время не гоже. Он вдруг с ясностью, словно в солнечном свете, увидел берег Хилы, лесистую сопку, дом на скате и Зорю с детьми, машущими ему на прощание руками. Не скоро теперь увидит он мир сердца своего…

— Вот что, Иван Симонович, — не оборачиваясь, сказал Бутин. — поезжайте обратно в Нерчинск, скажете Яринскому, пусть готовит лучших лошадей. Шилову отпишите, чтоб не покидал Иркутска, делал там все возможное. Большаков останется при нерчинской конторе. А мы с вами, Иван Симонович, и с буйным нашим Иринархом, минуя города и села, катнем в Москву прямым и наибыстрейшим ходом — будем просить заступничества и поддержки у московских купцов!

Были лучшие времена, когда торжественно составлялись и удостоверялись контракты на миллионные суммы по обширным поставкам в Сибирь изделий Товарищества Никольской мануфактуры, контракты, весело и дружески закрепленные отдохновенным ужином в «Славянском базаре» или у Тестова.

Речи, тосты, шампанское! И утреннее расставание на Москве-реке за Василием Блаженным, — прощание, полное убежденности в долгих и тесных деловых и дружеских отношениях. Он не забыл, как старый Тимофей Саввич шутливо назвал его в своем тосте «американцем». Он так произнес: «За нашего сибиряка-американца Михаила Дмитриевича Бутина», намекая не только на заокеанскую поездку и «Письма из Америки», но имея в виду прежде всего деловые качества нерчинского партнера, его практицизм и предприимчивость. В Москве так и закрепилось за ним: «сибиряк-американец». Даже в петербургской газете мелькнуло: «Известный предприниматель Сибири Бутин, прозванный “американцем”».

…И вот — новая встреча с московскими друзьями.

Встретили его, и брата, и молодого их помощника любезно, как добрых знакомых. И старый Тимофей, и Викула, и молодые Савва с Сергеем. Пригласили отужинать у них в Трехсвятительском.

К главному делу приступить не так просто. Надо удовлетворить любопытство гостеприимных стариков и любознательность молодых, причастных не только к коммерции, но и к ремеслам, наукам и художествам. Особенно дотошным был крутоголовый Савва, он обучался в университете, с увлечением говорил о занятиях в химической лаборатории, причем попутно называл своих друзей по факультету и опытам — Каблукова и Толстого. Стрекаловский, посаженный, как помоложе, меж Саввой и Сергеем, навострился. Ну Каблуков, ладно, фамилия незнакомая, а Толстой? Какой такой Толстой?