Оскар Хавкин - Дело Бутиных

Он посмотрел на нее с недоумением. Что за связь меж тем письмом и нынешним положением?

— Михаил Дмитриевич, такой человек, как вы, не может быть дурным, бесчестным. Он может быть несчастным, может попасть в беду. Это чаще случается с сильными людьми, чем со слабыми. Михаил Дмитриевич, я не хочу, чтобы вы говорили лишнее. Я скажу вам то, что знаю я, даже не я, а мы.

— Вы? Мы? О чем вы?

— О том, что вас удручает. Мы, женщины, редко заглядываем вперед. У нас другое зрение. Оно обращено чаще в сегодня. Зато как зорко мы видим! Так вот, я знаю, как ее зовут, знаю деток ваших, знаю ее сестру. И даже знаю, где они живут.

Спокойные, обычно кроткие глаза ее необычно заблестели, щеки подернул молодой румянец:

— И как же мне охота, друг мой, поглядеть да подержать на руках племянников моих. Мишутку да Филу.

Откуда? Кто? Как? Спрашивать было ни к чему, бессмысленно. После такой открытости невестки!

Сначала с привычной бутинской точностью, методичностью, а далее все более сбивчиво, горячо он стал говорить. Сперва о мальчике, какой тот рослый не по возрасту, но худой, косточки одни, какой смышленый и серьезный. Вдруг на нежное мушиное чиханье сестренки отзовется пожеланием: «Расти больша — не будь лапша». Или, схватывая ее с подоконника: «Ах ты, неслух, смехотунья-хохотунья, я тебя сейчас в тайгу к дядьке Зыбуну». И у нее и у него словечки и замашки от Серафимы, они ее шилкин-ские сказки-присказки готовы без конца слушать.

— Как-то детям и Зоре будет без старшей сестры и тети? Что мне таить от вас, сестра моя, в большой я растерянности…

Капитолина Александровна слушала, уложив руки на коленях, тихонько, боясь прервать исповедь деверя, а когда он закончил, поднялась и подошла к боковому окну, выходящему в сад.

— Опять они в теплице, Николай Дмитриевич с Татьяной Дмитриевной, — заговорила не оборачиваясь. — Американской малиной увлечены. Сливу разводить пробуют, вишню, черешню. И растет хорошо и прирост отличный. Будь у нас с Коленькой детки, и если бы у Тани были, хоть бы от бедного Заблоцкого, хоть от милого нашего Маурица, и живы были б Сонюшкины, — рос бы у нас другой сад, веселый, шумный. Тогда бы и от этих яблонь, слив, цветов больше отрады было. Обойден наш дом детьми, обделен. И раз в другом месте у вас, Михаил Дмитриевич, дети, знать на то воля Божья. Так не я одна считаю.

— Кто же еще, кроме вас?..

Полная, статная, она живо обернулась спиной к окну:

— Супруга ваша, Марья Александровна!

— Так это значит Яринский! Проговорился, мальчишка! Я к нему как к сыну, он да Нютка наши приемыши! Ай, Петя!

— Постыдитесь, Михаил Дмитриевич! Петя как был Петя, так и остался. Умеет мальчик, как говорят англичане, to keep silence! Неужели вы убеждены, что черемушник на Хиле серьезное укрытие для вашей любви?

Бутин молчал, ему стало неловко своей вспышки и своего поспешного подозрения. И вообще: не он ли честного парня поставил в ложное положение перед всеми, в положение соучастника, обманщика? Кого же он Бутин, должен винить — не себя ли?

— Любые человеческие отношения трудно скрыть от посторонних глаз, — продолжала Капитолиа Александровна. — Все весьма просто произошло: вами было постановлено прикупить викуловские земли для расширения фермы и нанять туда работником Самойла Шилова, родственника нашего Иннокентия Ивановича. Вам не хотелось отвлекать Татьяну Дмитриевну от трудов в саду и привлекать ее к берегам Хилы. Или вы не знали нрава вашей сестры? Она стала бывать там, проверять молодого Самойлу, и представьте себе, друг мой, в один прекрасный день Татьяне Дмитриевне повстречалась юная красивая женщина с двумя прелестными детьми, и мальчик был вылитым ее братом! Она и не пробовала заговорить с молодой дамой. И никого не расспрашивала. Она пришла со своим открытием ко мне, а у меня раньше возникли и свои догадки.

— Когда я был обнаружен и раскрыт? Сколько же длится моя непозволительная слепота?

— Не долее чем полтора года назад. Я взяла на себя труд, боясь за дальнейшее, пригласив к себе на чаепитие и вашу сестру и вашу супругу, объяснить положение дел. Нам удалось уговорить Марью Александровну ничего не предпринимать. А для себя решила, что если обстоятельства вдруг переменятся, предложить вам свою помощь. Этот час пришел.

— Капитолина Александровна, и вы имеете что-то предложить мне?

— Михаил Дмитриевич, вы должны выдать замуж эту бедняжку Серафиму. По всей форме, но без особого шума, и перевезти детей и их мать в Нерчинск. Если не три женщины, то две, если не две будут вашими помощницами, то я и одна чего-то стою. Дай вам Бог силы и здоровья спасти дело, которому вы посвятили свою жизнь.

Исчезнувший из поля зрения тайный советник, иркутский купец первой гильдии и главный сибирский кредитор Торгового дома Бутиных Иван Степанович Хаминов начал энергично подавать признаки жизни. Как раз когда весь огромный механизм бутинского дела раскрутился на всю мощность — без помех и перебоев.

Дело заработало.

А вот денег у Бутина не появилось. Не было наличных средств.

Кредиторы помалкивали. Это было непрочное и грозное молчание выжидающих.

Управление делом шло на две конторы: всамделишная, главная — в Нерчинске, вторая, подставная, играющая под главную, — в Иркутске. Иркутская искусно делала вид, что именно она настоящая и занята кипучей деятельностью. На самом деле это нарядное помещение с окнами из цельных стекол, с тяжелыми креслами, с цветными гравюрами на стенах, с двумя большими коврами на весь зал служило хорошей маскировкой для конторы-трудяги в Нерчинске. Заходите, господа кредиторы, наведывайтесь, купцы, тут всегда на месте серьезный, подтянутый, хотя и «тощой», всезнающий Иннокентий Иванович Шилов, или молодой любезный и общительный Иван Симонович Стрекаловский — у него в запасе водится веселенький петербургский анекдот, пусть и не первой свежести, или забавная историйка из купеческой жизни, — и Бутин заезжал, не забывал Хлебный рынок, поддерживал надежды и упования кредиторов, и вечерние чаи устраивались с выпечкой и домашним вареньем изготовления Сильвии Юзефовны, — Бутин тут, Бутин на виду, Бутин не прячется…

А делами ворочал в Нерчинске. И все важнейшие документы фирмы находились в Нерчинске. Туда, Шумихину и Большакову, шли донесения со всех концов бутинской торговой и золотопромышленной империи, — с приисков Зеи, Амура, Амгуни, Дарасуна, Нерчи, Жерчи, с Николаевского завода, с Александровского и Борщовочного винных, из контор Благовещенска, Сретенска, Шилки, Читы, Верхнеудинска, Петровского завода…

Сколь долго могла длиться вера в магию иркутского договора? Как долго могло продержаться обаяние квадратных плеч, пенсне со скошенными стеклами и хорошо поставленного осиповского голоса? Тем более что сам Осипов, исполнивши с блеском морозовские поручения, поспешил отбыть в Москву. С его отъездом купечество потихоньку-помаленьку забродило, заколодило, и шептунов и крикунов хватало.