Светлана Лыжина - Принцесса Иляна

Наверное, нет ничего стыдного в том, чтобы хранить свои детские игрушки, но Илоне было стыдно. Иногда у неё возникало подозрение, что нежелание расставаться с ними — простая жадность. Странно казалось одно — почему эта жадность проявляется только в отношении того, что напоминает о детях?

К примеру, казалось невозможно пройти мимо, если видишь, как на городской или деревенской ярмарке продают детские башмачки. Хотелось все их посмотреть, потрогать и непременно что-то купить, то есть купить ненужную вещь, которая и в будущем почти наверняка не пригодится.

А ещё из памяти не выходил один случай, произошедший уже после того, как Илона овдовела. Тогда тоже проявилась жадность, но уже не в отношении вещей, а в отношении настоящего ребёнка. Странная, почти всепоглощающая жадность!

Это случилось, когда Илоне пришлось покинуть Липто и некоторое время пожить в Буде, и вот в один из воскресных весенних дней она возвращалась из собора Божьей Матери, где присутствовала на мессе. На площади перед церковью было, как всегда, много народа. Прохожие сновали туда-сюда, поэтому среди этой суеты сразу обращал на себя внимание маленький мальчик лет четырёх — бедновато одетый, но совсем не цыганёнок — который стоял один и озирался по сторонам.

Илона подошла, присела напротив него на корточки и спросила:

— Где твоя мама?

Мальчик не ответил, а лишь смотрел на неё очень внимательно.

— Как тебя зовут? — спросила Илона, но мальчик опять не ответил. Наверное, боялся.

Чтобы расшевелить его, она улыбнулась и предложила:

— Хочешь, я куплю тебе сладкий пирожок? Если хочешь, то просто кивни, — но мальчик вдруг захныкал, подошёл к ней и обнял за шею.

Илона тоже обняла его, взяла на руки, и в те мгновения, когда она стояла возле собора Божьей Матери и держала ребёнка, казалось, что исполнилась её молитва о том, чтобы Бог «послал дар». «Неужели, этот ребёнок мой? Неужели мой?» — спрашивала себя Илона, чувствуя, как маленькие пальчики неосознанно теребят воротник её накидки, подбитой мехом. Она сильнее прижала к себе ребёнка и ощутила, как бьётся маленькое сердце.

Казалось, что все печали и утраты остались в прошлом. «Ты потеряла Вацлава, но нашла этого мальчика», — подумала Илона, но тут послышался голос какой-то женщины:

— Благодарю, госпожа. Благодарю, что нашли его.

Илона обернулась и увидела молодую горожанку, весьма опрятную, которая держала за руку маленькую девочку — очевидно, свою дочь.

— Он убежал, — продолжала женщина взволнованным голосом. — Я звала его, а он не откликался, и я не могла найти его в толпе. Благодарю. Вы очень хорошо сделали, что подняли его на руки. Я сразу его увидела.

Женщина подошла ближе, чтобы взять ребёнка, а ребёнок потянулся к ней и произнёс:

— Мама!

Илона испытала неизвестное ей доселе чувство. Получалось, что она сделала доброе дело, но это принесло не радость, а разочарование и досаду. Ребёнка не хотелось отдавать. Хотелось оставить себе, несмотря на то, что он явно стремился вернуться к матери, чуть ли не вырывался из рук, а ведь ещё несколько мгновений назад так крепко обнимал незнакомую ему женщину.

«Так же несправедливо! Я нашла его. Он мой», — Илона еле сдержалась, чтобы не произнести этого вслух и еле заставила себя разжать руки. Она вдруг почувствовала себя очень жадной, готовой забрать то, что ей не принадлежит. Это было так на неё не похоже, и потому показалось очень стыдно!

«Хочешь детей — выходи замуж», — подсказывал разум, и в те дни Илона не раз задумывалась, почему бы ни выйти за вдовца, у которого уже есть дети, и воспитывать их... Но ведь следовало помнить о Вацлаве!

Ребёнок, найденный на улице, не помешал бы Илоне продолжать хранить верность покойному мужу, а если бы она снова вышла замуж и воспитывала чужих детей, то могла бы незаметно для себя привязаться к их отцу, если б он оказался хорошим, добрым человеком.

Любой священник сказал бы, что в этом нет ничего предосудительного, и что это даже правильно, но Илона держалась иного мнения. «Если я забуду Вашека, то уже не увижусь с ним на небесах. А ведь он ждёт меня и очень огорчится, если я не проявлю достаточно стойкости и терпения», — так она говорила себе, а затем обращалась с отчаянной молитвой к Богу: «Господь, я совсем запуталась. Я уже не знаю, о чём Тебя просить, но подари мне хоть немного счастья!»

На следующий день после приезда в столицу Илоне следовало навестить отца, но этот визит, как и вся поездка, казался тягостным, будто визит к чужому человеку.

Отец жил неподалёку от королевского дворца, в доме, когда-то принадлежавшем Михаю Силадьи, но Михай ведь погиб много лет назад, поэтому столичное жилище вместе с имениями в Эрдели и местом в королевском совете перешло к младшему из двух братьев.

Конечно, отец радовался своему возвышению, о котором не мог и мечтать, но оказалось ли оно к лучшему? Он постепенно изменился и начал так ценить своё положение, что уже не мыслил себя отдельно от него. В прежние времена Ошват мог назвать себя добропорядочным семьянином, заядлым охотником, умелым воином, рачительным хозяином в своих десяти деревеньках, а теперь всем своим поведением говорил: «Без наследства, которое оставил мне старший брат, я никто». А ещё он стал часто задумываться о том, что «закончит как Михай», то есть умрёт, не продолжив рода, потому что в таком деле важны только сыновья, а дочери не в счёт.

Возможно, перемена в характере и стала причиной того, что родители Илоны мало-помалу отдалились друг от друга, то есть теперь жили раздельно, хоть и переписывались по делам. Пока отец являлся всего лишь младшим братом всесильного Михая и обладателем весьма скромных имений, он не слишком печалился из-за того, что остался без наследника. Единственный сын, который родился в браке, Ференц, умер вскоре после рождения.

Насколько помнила Илона, её брата Ференца едва успели окрестить, но отец, глядя на маленькую надгробную плиту в часовне своего маленького замка, не очень печалился. Зачем сыну влачить полубедное существование в глухом углу Эрдели? А вот теперь, когда к родителю нежданно пришли богатство и власть, наверное, стало очень досадно, что некому всё это оставить.

Вдобавок к этому мать Илоны постарела быстрее, чем отец. Агота, урождённая Сери-Поша, уже вышла из того возраста, когда женщина способна забеременеть, а её супруг ещё не растратил всех сил. Он не потерял вкуса к жизни и даже не терял надежду оставить после себя сына — пусть незаконного, но всё-таки наследника, которому можно завещать кое-что, если похлопотать перед королём.