Эптон Синклер - Жатва Дракона

VI

Для Ланни Бэдда это была не новая роль. С тех пор, как он встретил этого молодого испанского беженца, работавшего в обувном магазине в Каннах, и помог ему стать директором рабочей школы на заброшенном складе с прохудившейся крышей, Ланни стал неоплачиваемым секретным агентом в своем классе. Он давал политическую и финансовую информацию, из которой Рауль делал неподписанные статьи для социалистической и рабочей прессы Франции. Ланни делал то же самое для своего друга Рика, левого журналиста в Англии. В течение многих лет он испытывал удовлетворение от того, что рабочие движения стали более ясно понимать стратегию и тактику своих противников. В последние годы он встречался со своими двумя друзьями только в строгой тайне, меньше рассказывая им о том, как он получил свою информацию и меньше спрашивал о том, что они с ней сделали. Мрачная эффективность нацистского гестапо и его смертельная жестокость сделали это необходимым.

"Где Джулия? " – спросил Ланни, и Рауль ответил, что она осталась в Париже поддерживать там контакты. Это все. Ланни мог догадаться, что жена Рауля была средством, благодаря которому Рауль отправил письмо Ланни в Париж. Немцы отрезали все контакты между Оккупированной и Неоккупированной Францией. По крайней мере, так было в теории. Почтовая связь ограничивалась официальными почтовыми открытками, содержащими заявления, которые можно подчеркнуть или вычеркнуть, и ничего другого. Но граница между двумя частями страны, тянувшаяся от испанской границы на западе до Средиземного моря на востоке, простиралась на тысячу километров, и потребовалась бы целая армия для её полного закрытия днём и ночью. Все что немцы могли сделать, это расстреливать людей, которых они выявляли в той части, которой они не принадлежали. Эти проблемы обсуждались двумя конспираторами. Ланни сказал: "Ты можешь писать мне из Виши или Тулона на адрес моей матери, но не ожидай скорого ответа. Мне нужно отправиться в Лондон, а оттуда в Нью-Йорк, потом, я думаю, вернуться в Виши, и если в Бьенвеню будут письма, то я их получу. Но, в них, конечно, ничего, кроме картин".

"Я понимаю", – ответил другой, – "вы должны знать, что я никогда не упоминаю вашего имени. Если один из старых знакомых спрашивает о вас, я грустно покачаю головой и скажу, что я боюсь, что вы больше не интересуетесь ничем, кроме продажи картин".

– И в истребителей моего отца. Не забывай, что я торговец смертью! Я считаю, что это удобно для Англии, потому что англичанам ничего больше не нужно в мире, чем истребители Бэдд-Эрлинг. И когда дело касается разрешений на поездки и размещения, то со мной обходятся почти по-королевски". Разговор длился долго, потому что они не могли часто встречаться. А Рауль хотел узнать все, что мог рассказать Ланни о мировой ситуации. Тайные цели правителей и эксплуататоров разных стран, которые он мог объяснить небольшим группам ключевых рабочих на огромных верфях и в арсенале большого морского порта Франции. Такое объяснение потребуется, чтобы они научились любить Уинстона Черчилля, лукавого тори-империалиста, чьи линкоры только что напали и потопили полдюжины самых больших военных кораблей Франции в гавани Орана и Дакара. Но голос Винни был тем, кто громко призывал к неповиновению Назистам, как он их называл, и Назисты были главными врагами всего, что любили рабочие всего мира.

Наконец Ланни сказал: "Мне нужно идти, у меня назначена встреча". Он вернулся в город один, потому что никто не должен был видеть его в компании человека в рабочем комбинезоне и блузе. Человека, у которого были поддельные документы. Его отпечатки пальцев указывали, что он был испанским красным, который недавно был в тюрьме Тулузе за попытку протестовать против плохого обращения с испанскими беженцами во французских концентрационных лагерях. Конечно, нет. Особенно, когда идёшь к почитаемому персонажу, который до недавнего времени был послом Франции при мадридском правительстве и вернулся, чтобы стать главой вновь созданного État Français , новорожденного наследника Третьей Республики. Петен с молодости называл её la salope , шлюхой.

VII

Престарелый Маршал расположился в павильоне Севинье, бывшем когда-то домом для энергичной французской леди, чьими письмами зачитывались во всем мире. Здесь у него были дом и офис, удобство для тех, у кого оставили силы. Это была большая усадьба, продуваемая ветрами. Для лета она подходила, но старик боялся думать, как это будет, когда по этим широким равнинам задуют северные ветры. Он рассказал об этом своему гостю и жалобным голосом добавил: "Но, возможно, меня здесь не будет, здесь много, кто был бы рад посетить мои похороны". Он знал, какой это был жестокий мир. Он, герой Вердена, который слишком долго жил даже для своей же пользы. Его секретари предупреждали всех приходящих, что их пребывание должно быть кратким и что они не должны ничего говорить, что могло бы раздражать или возбуждать почтенного солдата, государственного деятеля.

Его волосы были белы, как снег, такими же были его стриженные маленькие усы. Его лицо было всё в морщинах и выражало усталость. Он снял форму с семью звездами на рукаве, а также кепи с тремя ярусами из золотых дубовых листьев. На нем был простой черный деловой костюм с черным галстуком. Он выглядел маленьким, сухим функционером, сторонником строгой дисциплины, привыкшим к командованию, жестким, ревнивым, самодовольным и приверженцем средневековых идей. Его силы были на исходе. При длинной речи собеседника его веки опускались, а голова падала на грудь. Но когда собеседник замолкал, он поднимал холодные голубые глаза и повторял своим дрожащим голосом то, что он хотел рассказать всему миру. Что он не думает не о чём, кроме благополучия Франции. Восстановленной и реформированной Франции, католической, богобоязненной Франции, Франции, послушной и нравственной, Франции, очищенной от всех следов злой революции, происшедшей сто пятьдесят лет назад.

Он вспомнил этого добродушного и уважительного франко-американца, который так ему полюбился, что он обращался к нему "mon fils" .

– Да, да, я видел вас у мадам де Портес, господи, упокой её душу. Она была мудрее, чем большинство ее сподвижников.

Когда Ланни сказал, что результат его миссии был нулевым, старый джентльмен заметил: "Никто не мог сделать больше". Когда Ланни сказал, что недавно разговаривал с герром Гитлером в Париже, Петен быстро ответил: "Я должен был доверять ему, мсьё Бэдд, у меня не было другого выбора. Я обратился к нему как фронтовик к фронтовику. Время от времени я задаюсь вопросом, есть ли у него такое же чувство чести, какому учили нас, защитников Франции. Как вы думаете, mon fils ?"