Эптон Синклер - Жатва Дракона

XII

Поездка в Шнайдемюль, столицу провинции Гренцмарк, заняла около трех часов. Это было у самой границы, и они получили визы и вскоре были в Польше. Это можно было узнать сразу, потому что дороги, а также дома выглядели значительно хуже. Они искали деревню с избытком согласных в ее названии. Просёлочная дорога, по которой они следовали, была расчищена от снега только на ширину единственного транспортного средства. При встрече с другим транспортным средством, нужно было вернуться к месту разъезда. Вскоре они прибыли в деревню, а затем столкнулись со странными явлениями. Они искали еврея по имени Давид Гринспен. Но никто не знал, где жили какие-то евреи? Более десяти тысяч их были разбросаны по всей границе, и никто не знал их имен, или даже, что они у них были.

Надо было перемещаться с одной дорожке на другую и расспрашивать каждого встречного еврея. – "Bitte, wo wohnt David Grynspan?" Все они понимали немецкий язык, но не все отвечали. Они не были глухими, но от страха были немы. Любой в автомобиле должен быть Autorität , что означало больше проблем для детей Израиля. Когда Ланни понял это, он решил сказать: "Wir sind Amerikaner" . Это волшебное слово развязало языки, но не принесло информации. Не существовало никаких списков ссыльных, не было средств связи, и никто не знал никого, кроме тех немногих, кто был соседом по несчастью.

Эти толпы польских евреев были собраны со всей Германии прошлой осенью. Многие никогда не были в Польше и не знали ни слова на этом языке. Но потому, что их родители приехали из этой страны, они были поляками. Их погрузили в вагоны для скота, вывезли на границу и высадили только с теми вещами, которые они могли унести в своих руках или на голове. Польша не хотела их, и не допустила их в страну. Они существовали в самой невероятной беде на некой "ничейной земле" вдоль границы, всегда на польской стороне, потому что германская сторона была отделена колючей проволокой, и вооруженные нацисты были готовы стрелять в любого, кто осмеливался перебраться через нее. Изгнанники укрывались в палатках или в спешно построенных дерновых хижинах, многие из которых находились наполовину под землей, и покрыты жердями, старыми досками и обрывками просмоленной бумаги и жести. Где они получали пищу, у путешественников не было возможности спросить.

Понадобилось несколько часов, чтобы найти семью Гринспенов. Они жили в заброшенном коровнике с грязным полом и крышей, которая текла от таящего снега. С ними вместе там находились ещё три семьи, у каждой из которых был свой угол. Давид Гринспен, чернобородый мужчина лет пятидесяти, закутанный в старый халат, сидел, дрожа, в углу этого плохо отапливаемого помещения. Его сильно встревожило появление двух хорошо одетых незнакомцев, и даже слово Amerikaner не успокоило его. Он не хотел общаться и не хотел говорить ничего о своем сыне. Он был потрясён тем, что сделал мальчик, и ужасным погромом, который последовал в Германии. Так много новостей пришло из-за границы.

В углу Гринспенов была его сгорбленная и морщинистая жена, также сын и дочь, оба старше несчастного Гершеля. Они были ортодоксальными евреями, а у них говорить или молчать мог только старший из домочадцев. Они были грамотными людьми, отец был портным в течение двадцати шести лет в Ганновере, и они думали, что они немцы, и что пожизненная тяжелая работа и честная жизнь гарантировали им безопасность. Ланни, чей немецкий язык был лучше, чем у Пита, должен довольно долго стоять, там не на что было сесть, стараясь объяснить, что они друзья, и что единственный способ помочь евреям, это дать знать внешнему миру об их состоянии. Польское правительство очень нуждалось в дружбе Америки, и опубликованная там история может послужить поводом для убеждения поляков в том, чтобы предоставить ссыльным работу.

"Они позволят нам работать на полях весной", – сказал отец. – "Но зимой нет никакой работы".

Мало-помалу Ланни удалось завоевать доверие несчастного человека. Он был сильно избит агентом гестапо во время депортации, и не был уверен, что он поправится. Со времён нацизма ни одному из его семьи не разрешили работать в Германии, и они выживали, время от времени продавая свое имущество. Вот почему у Давида теперь не было пальто перед лицом суровой зимы на польских полях. Ценой тяжелых жертв семья отправила Гершеля в сельскохозяйственную школу во Франкфурте-на-Майне, чтобы подготовиться к эмиграции семьи в Палестину. Но неприятности с арабами свели на нет этот план, и мальчик уехал в Париж, где стал работать на швейной машинке у дяди. Он всегда был тихим, прилежным парнишкой и никогда не принимал никакого участия в политике, единственной организацией, к которой он принадлежал, была еврейская Мизрахи.

Когда отец попытался говорить об убийстве, он сломался, и его жена должна была обнять его и удерживать. Он не слышал ничего о мальчике со времени трагического события и не знал, что случилось. Старший брат написал Гершелю, рассказывая ему об избиении отца и депортации семьи. Без сомнения, что это известие свело Гершеля с ума. Никто из семьи никогда не слышал об Эдуарде фон Рате. Можно только предполагать, что мальчик решил расстрелять первого высокопоставленного нацистского чиновника, к которому он мог бы подойти. Ланни ничего не рассказывал об ужасных зрелищах, свидетелями которых он был в Мюнхене и Регенсбурге, сразу после того, как известие об убийстве дошло до Германии.

XIII

Это был конец разговора. Ланни хотел дать пару сотен марок несчастному, но он боялся последствий. Как мог бы еврей разменять такие банкноты или избежать ограбления? Об этом пошли бы рассказы, и внимание немецких властей могло бы быть привлечено к визиту и посетителям. Ланни вынул из кармана мелочь, какая у него была, и журналист сделал то же самое. Бедный изгнанник не мог отказаться и попытался излить свою благодарность, но снова сломался. Оба американца поспешили прочь, потому что их воспитывали в другом мире, и вид этих страданий заставлял их мысленно, если не физически страдать.

Они сели в машину и поехали обратно в деревню со слишком многими согласными в ее названии. По дороге им было стыдно за себя, за их образ жизни и за слова, которые они произносили в течение дня. Они проехали мимо Быдгоща, так поляки произносили название Бромберг. Корреспондент хотел там написать и отправить свою историю, поскольку её нельзя было отправить из Нацилэнда. Ланни Бэдд, смущенный, должен был сказать: "Не говорите ничего о том, кто у вас был в компании, Пит. Это может быть очень плохо для меня. Я бы предпочел, чтобы вы не говорили обо мне вообще". Пит сказал, что не будет. И Ланни подумал: "Каким подлецом он, должно быть, меня считал!" Он успокоился, запершись в своем гостиничном номере, установил свою маленькую портативную пишущую машинку и отпечатал программу из одиннадцати пунктов Адольфа Гитлера ликвидации Чехословацкой Республики.