Тотырбек Джатиев - Пламя над Тереком

Когда Галю «повысили» по службе — сделали подавальщицей в казино, — она овладела еще одной партизанской профессией: научилась «уводить» пистолеты, планшеты и плащи, которые представители «высшей расы» после рома и шнапса оставляли там. Партизаны-подпольщики выражали ей за это свою особую благодарность.

Галя постепенно воспитывала в себе хладнокровие и решительность настоящей подпольщицы-партизанки.

Когда в особняке фон Кубе провели очередную чистку и уволили девушку Татьяну Калиту за то, что, как показалось гаулейтеру, от нее «за версту несло большевизмом», возник вопрос — кем заменить Татьяну. Фон Кубе лично посоветовался с Софи и Паулем, и те единогласно порекомендовали ему Галю. Чем настойчивее Софи и Пауль уговаривали подпольщицу идти на работу к фон Кубе, тем упорнее отказывалась Галя. Она мотивировала свой отказ тем, что привыкла к Софи и Паулю, полюбила их, как порядочных людей, а идти работать к такому высокому начальству — боится. К уговорам была подключена фрау Анита, и в конце концов Галя перешла на работу в особняк. Предварительно она вынуждена была присягнуть в СД и в полиции безопасности на верность Германии. Но Галя была уже достаточно «обстреляна» в борьбе — и решительно пошла навстречу более ответственной, более тонкой и смертельно опасной партизанской работе.

Служа «верой и правдой» гаулейтеру и его семье, она не вызывала никаких подозрений. Таня познакомила ее с Надей Троян, которая предложила отравить или убить фон Кубе. Галя отвергла ее предложение. Вызывало подозрение то, что Надя за это предлагала деньги. Разве своим людям предлагают торгашеские сделки?

Вскоре после беседы с Надей и состоялся этот ужасный разговор с фон Кубе. Беседа с Надей и последовавший за ней разговор с рейхскомиссаром наводили Галю на самые невероятные предположения.

Весь день у нее не клеилась работа, тревожно-мучительные мысли и догадки терзали ее сердце. С минуты на минуту она ждала прихода гестаповцев. Но гестаповцы не приходили, и Галя решила, что арест они перенесли на ночь.

К ее гнетущим мыслям примешивалась тревога за сестру Валю, которая пошла в бригаду Димы для проверки связи и вот уже третьи сутки не появлялась домой. «Может быть, с нею что-либо случилось?» — думала Галя, идя поздно вечером к себе домой.

Нервы были взвинчены до предела. Она переменилась в лице, осунулась, каждый сигнал автомашины отзывался резким замиранием сердца, пугали и шедшие навстречу гестаповцы. Она всю дорогу держалась рукой за щеку, а дома на вопрос хозяйки ответила:

— Адская боль! Подводит меня проклятый зуб.

Но вот — радость. Дома ее ждала Валя. Она бросилась сестре на шею, прижалась к ней. Заметив бледность сестры, спросила:

— Что с тобой? Не заболела ли ты?

Галя упала на кровать и прошептала:

— Кажется, хуже… меня могут выгнать с работы. Потом, потом расскажу, Валюша. — И Галя приложила палец к губам.

Они сели за стол, поужинали, говоря о разных безделушках, о платьях, о модных туфельках и кино.

На другой день, когда в полиции безопасности прослушивали записанный разговор двух сестер — Гали и Валентины, — там не получили никаких улик против Гали. Наоборот, в ее словах о фон Кубе чувствовалась почтительность, а далее разговор шел о платьях, о немецких чулках, о кинофильмах и артистах, и в нем ничего подозрительного уловить не удалось.

К счастью, гестаповцы не могли подслушать другой разговор, за который они отдали бы не одну тысячу немецких марок.

Сидя во дворе, на небольшой скамеечке, Галя и Валентина живо обменивались впечатлениями.

— Как хорошо, Валюша, что ты здесь. Сразу легче стало на душе, лишь тебя увидела. Как ездилось? А ты до конца уверена в Наде?..

— Что ты, родная! Она наша. Ее хорошо знает командир бригады.

— Но у меня возникло подозрение.

И Галя подробно рассказала сестре о разговоре в кабинете фон Кубе.

— Видишь ли, милая, за нами установлено наблюдение. И если бы у полиции безопасности был хоть один процент, хоть сотая доля процента подозрений, нас бы взяли немедленно.

Галя недоверчиво, но с некоторой надеждой посмотрела в глаза сестре.

— Но что же это тогда? Зачем?

— Испытывал! Он, по-моему, хотел запугать, проверял твои нервы. А потом, он хоть и садист, но ты ему нравишься.

— Ой, что-то тут не так. Я боюсь попасть к гестаповцам. Ты принесла яд?

— Да… Но к нему с ядом…

— Я не для него… Для себя… на всякий случай, Валя, Сестра с удивлением посмотрела на нее…

— Не смотри так, Валюша… Я ведь на случай, если гестапо… понимаешь?

Долго еще беседовали сестры-подпольщицы о своем положении, успокаивали друг дружку, вздыхали и смеялись.

Закончилась беседа Валиным рассказом о бригаде. Она так красочно описывала молодого, красивого кавказца, что Галя даже спросила, не влюбилась ли она.

— В такого все влюбятся, понимаешь, с первого взгляда влюбятся, — отвечала сестра.

— Чем же он тебе так понравился?

— Всем своим видом, прямым характером. Так и кажется, что он, этот высокий и сильный человек, если захочет, одной рукой схватит за шиворот и положит фон Кубе к себе в карман. Вот клянусь…

— Пока что фон Кубе положил к себе в карман всю нашу Белоруссию, — возразила Галя… — Зажал всех, и этого твоего силача, в свой железный кулак… и нас с тобой в страхе держит…

— Ты его очень боишься?

— Боюсь, но больше ненавижу.

— А ты знаешь, у меня такое предчувствие, что ему скоро крышка…

— С чего это ты взяла, Валька?

— Ты только не смейся, Галя, — ответила сестра, — но я это почувствовала после встречи с Хатаговым.

— Какой же ты молодец, Валюша. Завидую тебе.

— Ну, идем спать!

Дома Валя достала и передала сестре две ампулы с ядом. Галя быстро спрятала их.

— Какой красавец, ах какой красавец, — проговорила, лежа в постели, Валя. — Мечта!

Галя слышала эти слова, но не сочла нужным продолжать дальше разговор, ответив Вале мерным дыханием засыпающего человека.

Ночное небо над лесом было чистым. Крупные звезды, казалось, горели на иглах высоких сосен. Легкий ветерок, пробегавший временами по верхушкам деревьев, шептался с ветвями, словно хотел поведать им что-то таинственное и сокровенное.

Всадники, ехавшие молча, часто поглядывали по сторонам, прислушивались к лесным шорохам и настороженно смотрели на тревожную дорогу. А дорога петляла по лесу, огибала озерки, заболоченные места и бежала дальше в темневший молодой лесок, рассекая его на две части, затем взбиралась на холм и, перевалив через него, уходила в небольшое поле, по другую сторону которого высилась стена могучего бора. В этом бору дорога и пропадала. Правда, потом она снова появлялась, но уже на опушке другого леса, подходившего сплошным массивом чуть ли не к самому Минску. Там она, словно устье реки, разветвлялась, вливаясь в широкую грейдерную дорогу, тянувшуюся целых двенадцать километров к своей асфальтированной сестре, входившей широкой магистралью прямо в Минск.