Гусейн Наджафов - Лодки уходят в шторм

— Мир праху ваших усопших, — поблагодарил аксакал. — Так вот, давно это было, почти сто лет назад. В двадцать восьмом году прошлого века, когда упразднили Ленкоранское ханство. Вместо ханов прибыли к нам приставы и казаки. Так вот, приехал наш пристав, сидит и ждет, когда придут жалобщики судиться, а они не идут и не идут. А без жалобщиков и дохода нет, с кого взятки брать? Думал наш пристав, думал и надумал. Вызвал своего толмача и говорит: "Пойди найди жалобщика, и тебе и ему пятьдесят рублей дам". А тогда пятьдесят рублей деньги были не то что сейчас, грош им цена. Так вот, пошел толмач искать жалобщика, видит, идет по дороге хромоногая старуха и плачет. "Ай мамаша, зачем плачешь, куда идешь?" — "К хану иду, сынок, да никак не найду его", — "На что тебе хан?" — "На мужа пожаловаться, избил он меня, старую". Обрадовался толмач: "Так идем к приставу, он вас рассудит". Пристав выслушал старуху, послал казаков за ее мужем и приказал высечь его. Потом дал каждому по пять червонцев. Старик со старухой так обрадовались! Повалились на колени: "Да хранит тебя аллах, справедливый благодетель!" А пристав говорит: "Ступайте и расскажите всем, что пристав самый хороший, самый справедливый судья. Но о деньгах — ни слова!" Ну и повалил к нему народ, да не с пустыми руками — только успевай принимать подношения!.. Так вот я говорю: избави нас аллах от такого "справедливого" судьи!

— Ну, если судьей Джаханнэнэ избрать, — загорелся Гусейнали. — Джаханнэнэ, вот где твое место!

— Если она начнет судить, — согласился Агагусейн-киши, — все спекулянты и мешочники бросятся искать щели, чтобы попрятаться.

— Действительно, что творится! Бутылка керосина дороже джейрана стоит. К базару не подступиться. Того нет, этого нет, — загудела, заволновалась толпа.

— Думаете, товаров нет? — сказал Агаев. — Алексеев и другие торговцы попрятали товары, гноят их в подвалах, взвинчивают цены, чтобы вызвать недовольство народа Советской властью.

— Действия этих саботажников и спекулянтов, — сказал Ульянцев, обращаясь к Джаханнэнэ, — надо рассматривать как злостные политические преступления!

— Тимофей-гардаш, мне зачем говоришь? У меня время есть — в суде заседать? Кто за меня будет месить грязь на биджарах? Хорошо бы, на себя работали. А то ведь чуть плантация зазеленеет, хозяин ее уже стоит над головой.

— Теперь крестьяне хозяева земли, — решительно заявил Агаев.

— Пустые слова говоришь, Бахрам-гардаш!

— Мама, ну что ты! — одернул ее Салман.

— Погоди, ты мне рта не затыкай! Говорят, из слов не сваришь плов: нужны рис да масло. А я намолочу рис — и отдаю его Мамедхану, молла Кериму, черт знает кому еще! Два года я слышу, что земля принадлежит мне, а где она, моя земля?

Люди напряженно молчали, пораженные смелостью Джаханнэнэ.

— Она права, товарищи, — после некоторой паузы сказал Ульянцев. — Мы еще многого не успели сделать, у нас уйма упущений. Конфискация беко-ханских земель, национализация лесов, водоемов, рисовых плантаций, рыбных промыслов — задача первостепенной важности. И мы займемся ею, не откладывая в долгий ящик! — Он обернулся к Агаеву: — Сегодня же поставим в крайисполкоме вопрос о создании комиссии во главе с товарищем Бахрамом Агаевым. — Тепло посмотрел темными глазами на Джаханнэнэ: — И Джахан-нэнэ включим в эту комиссию.

Женщины радостно зашевелились, заговорили наперебой.

— Ай Джаханнэнэ, скоро ты весь мир приберешь к рукам! — с добродушной завистью пошутил Гусейнали.

— Джаханнэнэ, возьми меня землемером, — захихикал Азиз, но Гусейнали строго глянул на него, и он замолк.

— Предложим комиссии в трехдневный срок, выработать порядок и условия конфискации земель и передачи их крестьянам. В основу положим ленинский Декрет о земле с учетом местных условий. — Ульянцев вытащил из внутреннего кармана вчетверо сложенный лист бумаги.

Джаханнэнэ бережно взяла бумагу из рук Ульянцева, поглядела на нее, поцеловала, как целуют Коран.

— Да буду я жертвой этой бумаги! — взволнованно заговорила Джаханнэнэ. — Почему до сих пор держал ее в кармане? Ленин-киши, оказывается, давно приказал дать мне землю.

Прокатился дружный смех.

— Сразу видно, что Ленин-киши родом из крестьян, знает наши нужды. Тимофей-гардаш, напиши Ленину большое спасибо от нас всех, — продолжала, не смущаясь, Джа-ханнэнэ.

— Непременно напишу! — улыбнулся Ульянцев.

К Джаханнэнэ подошла Багдагюль, держа под мышкой свернутую в рулон циновку, и что-то шепнула на ухо Джаханнэнэ. Та громко ответила:

— Гыза, языка у тебя нет? Сама скажи.

Багдагюль, смущаясь, подошла к Ульянцеву, протянула циновку:

— Возьми. Сама плела.

Ульянцев поцеловал ее в голову:

— Ну, спасибо, Гуля! Вот приедет моя Танюша, она у меня учительница, будет учить вас грамоте…

— Мальчиков научит — большое дело сделает, — сказала Джаханнэнэ. — А девочек зачем учить? Кто будет работать на биджарах?

— Биджары мы ликвидируем как классового врага, — решительно заявил Ульянцев. — Высушим, истребим комаров: ни ревматизма не будет, ни малярии. Такая райская земля вокруг, да на ней любые заморские дива вырастить можно!

— Хорошо, биджары высушите, а что мы будем есть? — полюбопытствовал Гусейнали.

— Хлеба на Мугани вдоволь!

Среди женщин прокатился недовольный ропот.

— Так ты все дело испортишь, Тимофей, — засмеялся Агаев.

Ульянцев вопросительна поглядел на него.

— Талыши не едят хлеба, — пояснил Агаев.

— Как так? — поразился Ульянцев.

— Ну, едят, конечно, — поправил Салман, — только чуть-чуть. Главное — рис подавай! А в старину, говорят, если талыш обижал жену, она грозилась пойти в город, на Большой базар, наесться муганского хлеба и умереть.

— Вот чудеса! — еще больше поразился Ульянцев. — Ну, рис так рис! Но с вашим каторжным трудом мы все равно покончим. Придумаем машины или что еще.

— До этого еще дожить надо, Тимофей-гардаш, ты лучше расскажи, что сейчас делается, — попросил Гусейнали.

— Что сказать, товарищи, — начал Ульянцев, а Салман переводил. — Положение наше пока непрочное. Контрреволюционеры и мусаватисты точат нож, чтобы в подходящий момент вонзить его нам в спину…

На улице послышался топот копыт и тут же оборвался. Во двор вбежал запыленный и потный конник, подошел к Ульянцеву и тихо сказал ему:

— Товарищ комиссар, командующий велел передать: Астара пала!

Ленкоранские части, тесня противника и освобождая одно село за другим, на третий день вошли в Астару. Перед ними открылась картина страшных разрушений и диких зверств, учиненных бандой Усейна Рамазанова. Таможенные склады и магазины были разграблены, штаб пограничников разгромлен и подожжен. На площади лежали трупы комиссара, нескольких изрубленных красноармейцев. Под высоким деревом брошен труп юноши. Бандиты надругались над ним перед казнью, а брюки его повесили на дереве.