Николай Богданов - Великие дни. Рассказы о революции

— Да, да, комиссары имели предписание Ревкома, — отвечает Бонч-Бруевич.

На оживленное лицо Владимира Ильича набежала тень.

— Кстати, Владимир Дмитриевич, — обращается он к Бонч-Бруевичу, — сегодня же надо выписать охранную грамоту Георгию Валентиновичу.

— Плеханову? — удивляется Бонч-Бруевич.

— Да, да, иначе у него могут быть неприятности, кто-нибудь из наших вспомнит о его позиции, и заберут его как контрреволюционера.

— М-да, — покачал головой Владимир Дмитриевич. — А вы знаете, что Плеханов выступил с воззванием к питерскому пролетариату?

— Ну-ну? — заинтересовался Владимир Ильич. — К чему же он на сей раз призывает?

— Говорит, что напрасно питерский пролетариат взял власть в свои руки, накликает разные беды и тяжкие последствия.

— Ну, бог с ним, как говорят. А молодым членам партии надо его изучать, изучать все написанное Плехановым по философии, это лучшее во всей международной литературе марксизма. Без этого нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом. Мы введем философию Плеханова в серию обязательных учебников коммунизма.

— А как поступить с Алексинским?

Владимир Ильич только брезгливо махнул рукой.

— Вы знаете, удивительно бодрое утро, даже спать не хочется.

— Ну уж нет, спать, спать и спать, — говорит Бонч-Бруевич.

— Спать, спать, — говорит Надежда Константиновна, встречая его в квартире. — Ни о чем сейчас разговаривать не будем.

— Ну, спать так спать, — согласился Владимир Ильич.

Он проходит в комнату, откидывает одеяло на постели, снимает тяжелые башмаки и со стуком ставит их на пол. Гасит свет. Сидит на кровати и смотрит на светлую полоску под дверью — когда же наконец Владимир Дмитриевич ляжет спать.

Бонч-Бруевич проверил револьверы — заряжены ли? Положил их под подушку.

Владимир Ильич с нетерпением ждет.

Наконец светлая полоска юркнула в темноту.

Затаив дыхание, подрагивая от радостного нетерпения, Владимир Ильич крадучись подошел к письменному столу, накрыл абажур настольной лампы газетой и включил свет. Прислушался — все спокойно. Выбрал из папки, лежавшей на столе, самый лучший лист бумаги. Осторожно обмакнул перо в чернильницу. Под светом лампы кончик пера вспыхнул синим огоньком. По привычке сдавил виски пальцами, но парика не было. Вздохнул с облегчением.

Сверкающий кончик пера прикоснулся к бумаге и застыл.

"Как назвать? — думал Ильич. — Очень важно — как назвать?"

Решение пришло сразу. Глубже опустил перо в чернильницу, и на белом листе бумаги заискрились синим светом слова:

ДЕКРЕТ О ЗЕМЛЕ

Первый закон новой власти, власти рабочих и крестьян.

Народ победил в революции и должен немедленно ощутить добрые плоды ее.

Ниже, чуть отступя от края, Ильич вывел крупную цифру "1", отчеркнул ее круглой скобкой.

Не отрываясь от бумаги, быстро, четкими буквами написал:

Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа.

Поставил точку и зажмурился от нахлынувшего счастливого ощущения.

Миллионы крестьян необъятной России. Еще вчера вы были батраками, бедняками, помещичьими холопами; ваши клочки земли — худшие клочки — ютились возле огромных латифундий помещиков, земля, которую вы обрабатывали своими руками, была в плену, недоступна вам и так желанна и так нужна. Труженики деревни, вы проснетесь утром свободными гражданами свободной страны, вся земля ваша, и все, кто трудится на этой земле, тот и пользуется ее благами.

Четко и ровно ложатся на белый лист бумаги простые и великие слова.

На рассвете 26 октября 1917 года вековая мечта мужика, смутная и часто неосознанная, жадно искавшая выхода из неволи, взрывавшаяся войнами под водительством Степана Разина, Емельяна Пугачева, бунтами и расправами над барами и помещиками, была осуществлена победившей революцией пролетариата.

И вот уже не мечта, не программа, которую надо отстаивать, а выстраданный народом, отвоеванный большевиками незыблемый закон. Закон на века!

Владимир Ильич взял лист бумаги за углы, приподнял его и шепотком прочитал. Он чувствовал себя по-человечески счастливым.

Надо немедленно представить съезду Советов, утвердить, размножить в сотнях тысяч экземпляров, скорее разослать во все уголки России. Раздать солдатам, которые повезут в деревню весть о мире и о земле. "А вдруг по дороге за неимением бумаги раскурят и расскажут потом не так, не точно?" Эта мысль встревожила Владимира Ильича. Надо вместе с Декретом выдать каждому пачку бумаги на табак. Хорошо бы получить с издательских складов прошлогодние календари, календари этого года — год-то кончается. И из листков отрывного календаря, наверно, удобнее закручивать козьи ножки. Надо поговорить с Бонч-Бруевичем.

Владимир Ильич не мог сидеть в одиночестве со своим счастьем.

Он осторожно приоткрыл дверь, на цыпочках прошел через комнату Владимира Дмитриевича в столовую, где спала Надежда Константиновна.

А она не спит. Стоит у окна, закутавшись в платок, повернула к нему лицо, глаза сияют. И не удивилась и не попрекнула, что он не спит. Разве уснешь в такую ночь!

— О чем думаешь? — спросил Владимир Ильич.

— О многом. О счастье.

— Я тоже. Хочешь знать, как звучит первый закон новой власти?

— Закон? — Брови у Надежды Константиновны высоко поднялись. — А нельзя по-другому?

— Ты права. Я тоже задумался над этим словом. Слово "закон" связано со всем беззаконием царской России. Уж очень опостылело это слово народу. Я назвал этот закон декретом.

— Декрет… декретум, — повторила Надежда Константиновна, — как во времена французской революции. Что ж, очень хорошо, хоть и иностранное слово. Ну, о чем же он?

— Первые декреты Советской власти будут о мире и о земле.

Надежда Константиновна взяла из рук Владимира Ильича лист бумаги. Стала читать его шепотом, а потом, все более увлекаясь, уже громким голос ом. Она смахивала с лица слезы, мешавшие ей читать. "Вся земля… обращается в всенародное достояние… Все недра земли: руда, нефть, уголь… переходят в исключительное пользование государства…" Это величественно!

— Это грандиозно! Великолепно!

Надежда Константиновна и Владимир Ильич оглянулись. На пороге столовой стоял Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Разве можно спать в такую ночь!

— С добрым утром! Поздравляю вас с первым днем Советской власти! — Владимир Ильич идет ему навстречу, широко раскинув руки. — Смотрите, какое чудесное утро! — Он отдернул занавеску на окне.

По булыжной мостовой пляшут солнечные блики, по улицам громыхают грузовые машины, куда-то спешат люди, громко разговаривая, оживленные, возбужденные.

— Володя, мне кажется, что надо тебе подумать о законе, который уже существует, — о восьмичасовом рабочем дне, а твой рабочий день. — Надежда Константиновна взглянула на часы, — длится уже сорок восемь часов.