Семён Шуртаков - Вершина Столетова

Начинать Ольга решила с Новой Березовки. Своим бесхозяйственным отношением к воде здешний колхоз опорочил орошение в глазах соседей, и надо было добиться резкого перелома именно здесь.

После Новой Березовки она побывала в Старой. Принял ее председатель хорошо. Даже мужа ее, Василия, как-то к слову вспомнил: «Ах, какой человек был!» Но когда Ольга заикнулась о расширении поливных площадей, председатель сразу потух и начал этак смущенно покашливать: «С той, которая есть, еле управляемся, до прибавки ли… Да и урожай-то, что с поливного, что с простого поля — не очень разнится. Не очень-то наша земля воду принимает…» Так ни до чего определенного Ольга на этот раз и не смогла договориться.

Теперь очередь была за Ключевским.

Приехала туда Ольга под вечер и в колхозное правление не пошла, решив дождаться мать дома.

Она вошла в избу, разделась и залезла на печку. С холода приятно размаривало, пальцы ног горели.

Как близко и знакомо все кругом! И этот памятный каждой половицей, слегка покатый пол, по которому просторно было ползать, а потом играть в мячик; и эти окна с широкими подоконниками, на них — было время — Ольга свободно умещалась вместе со своими куклами; и этот дубовый, от века служивший стол, за которым Ольга обедала, читала букварь, решала задачи, шила, писала письма отцу на фронт. За ним, в окружении друзей, они сидели с Василием в свадебный вечер, за ним же последний раз, на дорогу, они сидели перед уходом Василия на военную службу… А вот в простенке висит зеркало, до которого Ольга сначала не доставала, и надо было становиться на скамеечку, а потом и без скамейки оно стало не только впору, но еще и приходилось чуть приседать, чтобы увидеть, хорошо ли уложены косы. В другом простенке тикают часы — это они отсчитывали время, которое Ольга прожила здесь, в этих стенах. А прожила она здесь много. И сначала дом этот был слишком просторен, потом стал как раз, а еще через несколько лет показался уже тесноватым…

Должно быть, Ольга задремала и не слышала, как пришла мать. Очнулась она, когда мать уже гремела в печи ухватом, доставая ужин.

— Чай, соскучилась по печке-то? А? — Мать подошла, погладила Ольгу по волосам. — Да, поди, и иззябла вся, одежонка-то легкая, городская.

— Ну, что ты, мама, — весна!

— Какая там весна, еще ручьи не проклюнулись. Слезай, есть будем. Не знала, что придешь, хоть блинков бы поставила.

Сели за стол. Мать, оживленная, помолодевшая, рассказывала сельские новости и спросила Ольгу, долго ли еще она собирается оставаться вдовой? Напомнила и про Юрку с Леной — на лето пусть приезжают сюда, здесь им будет лучше.

— А я, мама, хотела, с тобой еще и про дело поговорить, — сказала Ольга.

— По делу? — У матери сдвинулись брови, и лицо стало строгое. — Ну, что ж, давай. Слушаю.

Ольга сказала, что весна все же не за горами и не мешало бы заблаговременно решить вопрос о расширении поливных площадей в колхозе.

— Был у нас с Соней разговор.

— Знаю. И знаю, что ты против.

— Не то чтобы против… — Мать помолчала, продолжая хмуриться. — Эх, Оля! Что я, такой уж маломыслящий человек и не понимаю, что значит вода в наших засушливых местах?! Очень даже понимаю. А только что, если мы воду проведем, вложим в это большие сотни трудодней, а урожаи такие же, как в Новой Березовке, снимать будем? Вот тут и подумаешь. Разве ж я не хочу, чтобы у нас кроме огородов еще и полей гектаров с двести поливных было? Вот как хочу, и сердце радуется, когда замыслишь такое, а только как проеду новоберезовскими полями, так вся радость и пропадает.

— В Новой Березовке засолили землю — вот и урожаи у них не лучше вашего, а если по-хорошему…

— В том все и дело-то, что засолили. А почему засолили? Да потому, что плохо принимает наша земля воду. Ты видела, она вон после полива как сырое тесто делается, — как тут растению жить на ней?.. И зря ты горячишься: это тебе не только я — любой скажет. Уж на что Николай Илларионович человек ученый и опыт у него — не твоему чета, а тоже может подтвердить.

Ссылка на Николая Илларионовича многое объяснила Ольге. Недостаточную «эффективность мелиоративных мероприятий на некоторых почвах» и прочие ученые слова агронома и председатель староберезовского колхоза и мать перевели на более простые и понятные: наша земля воду не принимает. И попробуй теперь переубеди их! Они тоже на слово не поверят, а если и поверят, то, уж конечно, скорее всеми уважаемому многоопытному Николаю Илларионовичу, а не ей, вчерашней колхознице-звеньевой. Для матери она к тому же вообще никакой не агроном, а просто дочь, дочь, которую она знала маленьким беспомощным существом, которую сама же вырастила, научила жить. Она и разговаривала с Ольгой покровительственно, как взрослая с ребенком.

— Что ж, мама, все ясно, — сказала Ольга, убедившись в бесполезности дальнейшего разговора. — Послушать ты меня, видно, не послушаешь, но только смотри, как бы потом тебе же самой…

— Ну, ну, не грозись! Мала еще грозиться-то, — мать сказала это уже не покровительственно, а скорее сердито, как говорит равный равному.

— А я и не грожусь, а только говорю, что, если мне так вот, на первом же шагу отступать, не́чего тогда было на три года и уезжать отсюда, без тебя да без Юрки одной горе мыкать, — голос у Ольги задрожал, и она, пряча лицо, низко наклонилась над тарелкой.

— Да что ты так близко к сердцу-то все принимаешь? — уже примирительно проговорила мать. — Чай, я ничего обидного тебе не сказала. Надо с людьми поговорить, посоветоваться, а там виднее будет. Если дельное что, кто же будет против своей пользы идти?.. А теперь давай спать, и хватит разговаривать со мной как с председателем.

Легли на печи. Сверчок, будто только их и ждавший, запел свою убаюкивающую песенку.

— Эх, дочка, дочка, — прошептала в темноте мать, — если с тобой мы будем ругаться, с кем же мне тогда остается и радоваться-то…

Утром, за завтраком, мать как бы между прочим сказала:

— Для опыта, конечно, можно попробовать. Поговорю нынче на правлении. Но, понятное дело, не больше одного поля.

Ольга промолчала. Она с аппетитом ела свою любимую картошку свару.

Двор машинно-тракторной станции, по летам зарастающий лопухами и лебедой, сейчас густо забит тракторами. Сырой снег перемешан с землей, и весь двор истыкан шпорами, рубчато исполосован гусеницами. Идет опробование машин перед дорогой.

В воздухе висит сплошной немолчный гул моторов, железный грохот, лязг. Тракторы фыркают, гудят, чихают, заводятся, снова глохнут и все страшно дымят. Дым густой, желтовато-белый. На некоторое время он плотно окутывает машины, и они пропадают из глаз, слышен только оглушительный треск выхлопов да крики людей пополам с крепкой руганью.