Семён Шуртаков - Вершина Столетова

— К суховею, — тихо сказала женщина.

И долго еще край неба, где растворился смерч, оставался пепельно-мутным, как после большого пожара.

Жаркая, сухая погода, установившаяся вслед за весенним севом, продолжала прочно удерживаться.

Обрадованное теплом первых ясных дней, сменивших непогодь сырой затяжной весны, все разом ожило, буйно зазеленело, распустилось, ходко пошло в рост. Но один теплый день сменялся другим, еще более ясным и жарким, за первой погожей неделей пришел знойный, без единого дождя, месяц. И благо стало бедствием.

От зноя преждевременно блекли травы, жухли листья на деревьях, словно обожженные, покрывались желтизной и поникали выходившие в трубку хлеба. В безветренные дни вся природа замирала в немом оцепенении, даже птицы, словно испуганные общим безмолвием, переставали кричать. Густая пыль на дорогах поднималась прямым столбом, некоторое время неподвижно висела в воздухе и оседала медленно-медленно, точно не хотела возвращаться на сухую землю.

Полдень.

Полевой вагончик, возле которого устроился Михаил, почти не дает тени, в тени только голова, а ноги и кусок брезента с разобранным магнето на солнце.

Все три бригадные машины стоят на текущем ремонте. Трактористы работают в одних трусах и майках. Только Филипп Житков да его сменщица Маша Рябинкина в комбинезонах.

Маша берет головку шатунного подшипника и, как горячий уголь, перекидывая ее с руки на руку, подает Житкову:

— Жжет-то как!

Филипп лежит под картером. Рукава комбинезона засучены, обнажая темные жилистые руки. Масляная капля растеклась по потному лбу, другая застряла в бороде. Филипп сегодня хмур и неразговорчив.

— Жжет! — тихо повторяет он и ворчливо объясняет: — Чай, железо. До земли и то дотронуться нельзя… Прокладки-то, прокладки ровней держи, не перекашивай…

— Вам бы, Машенька, китайский зонтик заиметь, — подает от соседней машины нахально-вкрадчивый голос Горланов. Он стоит, облокотившись обеими руками на моторный блок, и с напускной отеческой заботой смотрит на Машу. Рыжие волосы его выгорели и стали светлее загорелого лба, нос облупился.

— Это к чему же он мне, твой зонтик?

— Солнце портит ваш нежный цвет лица. И вообще тень, прохлада… руки бы не жгло, а то вон как ты деликатно за ключ берешься…

Маша суживает глаза в черные щелки и, в упор глядя на Горланова, медленно выговаривает:

— За меня, Жора, не волнуйся. Побольше за собой гляди…

Горланов некоторое время смотрит на тракторы, как бы сопоставляя уже почти готовый филипповский и еще только наполовину собранный свой, не находит подходящего ответа и напускается на своего напарника Пантюхина:

— Больше жизни, Федюня! Не на пляже разлегся. Что ты с одним подшипником два часа возишься?

Пантюхин, как и Житков, лежит под брюхом трактора. Движения его медлительны и как-то по-особому сдержанны, словно он боится неосторожным поворотом могучего плеча опрокинуть или поломать трактор. На оклик Горланова он невозмутимо, в лад с поворотом торцового ключа отзывается:

— Не на пляже… Н-да… Оно бы не мешало… часок…

Горланов несколько минут с ожесточением действует коловоротом, притирая клапан к гнезду, затем бросает это занятие и начинает регулировку вентилятора.

«Верхогляд этот Горланов все-таки, и, пожалуй, зря я его на весеннем севе за высокую выработку в пример другим ставил. — Михаил берет второе магнето и, на ощупь разбирая его, наблюдает за порывистыми, но зачастую бестолковыми движениями тракториста. — И машина у них с Пантюхиным работает тоже как-то рывками: то ходит ровно, без единой остановки, то останавливается через каждый час. Сменные нормы они, правда, выполняют. Простоят час, два, а к концу смены — кровь из носу! — нагонят. Но разве все дело в выполнении нормы? А машина? Надолго ли ее хватит при такой нервозной, рывковой работе? На утренних проверках посмотришь: у Житкова трактор будто только один круг обошел, у Горланова по крайней мере сутки без роздыха в борозде пробыл и до заправочного еле-еле дотащился».

Работал Житков ровно, посмотреть со стороны — даже тихо. Но в этой кажущейся неторопливости было что-то от заводской строгости и точности: любой час смены давал у него одинаковую выработку. Горланов говорил на это, что ни Филипп Житков, ни тем более Маша ему не указ и не пример, и еще надо посмотреть, что скажет осень: она окончательно итог подводит. И вообще, мол, он любит работать свободно, с размахом и не видит никакой нужды учитывать себя по часам. Пантюхин даже не вдавался в объяснения: сменную норму выполняю — чего еще?! А ночью машина стаёт — так это оттого, что зимний ремонт ей сделали непрочный и характер к тому же у нее норовистый.

Про осень Горланов упоминал не зря. Вот уже второй или третий год ходил он в лучших трактористах МТС. Слава передовика — дело не шуточное, с ней приходится считаться. Потому Михаил на севе и смотрел сквозь пальцы на лихаческое отношение Горланова к машине.

Подошел от своего трактора Ихматуллин и сел рядом, ожидая, пока Михаил закончит сборку магнето.

И раз и два, с тоскливой грустью посмотрев в сторону житковской машины, Зинят тяжело вздохнул.

— Что ты последнее время все вздыхаешь, Зинят? — спросил Михаил.

— Не везет, товарищ бригадир, — серьезно ответил Ихматуллин.

— В чем не везет-то?

Зинят посмотрел на Машу Рябинкину и опять вздохнул:

— Однако это, наверно, секрет.

О «секрете» Зинята знала вся бригада, знал и Михаил. Как-то ему пришлось слышать обрывок разговора между Ихматуллиным и Горлановым.

— Если ты хочешь, чтобы девчонка на тебя внимание обратила, — поучающим тоном сказал Горланов, — смотри на нее не просто вот так, как на меня смотришь, глазами лупаешь, а со значением. Понял? Со значением!..

Вспомнив сейчас об этом горлановском наставлении, Михаил спросил:

— А не пробовал ты с этим… как его… со значением смотреть?

Зинят быстро оглянулся на горлановский трактор, и масляные пятна на его лице, особенно одно около уха, стали постепенно темнеть. Несмотря на свои девятнадцать лет, краснел Зинят по-детски беспомощно: силился скрыть смущение и не мог.

— Пробовал, да, однако, не помогает.

— Не помогает? Странно. Ведь это такой верный способ…

Зинят сказал, что смеяться легко. Пусть бригадир лучше что-нибудь посоветует.

— Ничего не могу посоветовать, Зинят. Что-что, а таких тонкостей сам не знаю.

— Жалко.

— Не горюй. Если она тебя любит, и так поймет, а не любит — никакие взгляды не помогут. Наперед учти… Получай, готово.