Григорий Анисимов - От рук художества своего

Отец стал грузноват, но ходит еще очень легко, и взгляд его из-под нахмуренных бровей быстро скользит по лицам прохожих, по фасадам, балконам, крышам.

— А небо тут, мой мальчик, какое? Ты только посмотри на это небо — глупое, неподвижное, с сероватым блеском… Ты бы видел небо Флоренции! Густо-синее и с такими ослепительными облаками, словно их выстирали в горном ледяном ручье! Ты увидишь, Франческо, мы с тобой вернемся во Флоренцию в ореоле славы! Черт подери!

О Флоренция!

Он учился там скульптуре, архитектуре. Он знает литье, все его капризы. Знает строительную технику. Знает гидравлику, механику, знает тайны ювелирного дела. Он вызубрил столько всего, сколько может влезть в здорового мужчину. И что же? В его родной Флоренции ему не нашлось места.

Старый Растрелли горько вздыхает.

…А по городу летят дилижансы, несутся почтовые повозки, плавно катят общественные кареты. Франческо любуется этим бурным, кипящим, деятельным городом. Он любит смотреть на Сену, которую бороздят баржи, лодки, маленькие, словно игрушечные суденышки. Где-то у песчаных берегов галдят прачки, колотят вальками. Похоже, что они хотят настирать белья на весь белый свет.

Франческо вспоминает, как его поразил впервые увиденный Нотр-Дам. Вдруг из хаотической груды строений взмыл ввысь целый кусок города и завис там с горделивой розой на груди.

И дилижансы, и барки на Сене, и горящая роза Нотр-Дама, и горластые прачки, и жемчужный квадрат Лувра, и маленькая опрятная церковка Сен-Медар, и ажурные арки моста Мари — все это парижская жизнь.

И то сказать, всякая жизнь — парижская, римская, флорентийская — есть великое благо. Старший Растрелли хорошо понимает это и знает, что жизнь везде одинакова и люди тоже одинаковы, ибо одинаковые причины рождают одинаковые следствия. Люди не всегда, но часто вращаются по очень узкому кругу. И еще знает он, что художник может вознаградить себя за неудачи, которые преследуют его в жизни, только одним — работой. А вот ее-то и нет. И все же Растрелли-старший не расстается с радужной мечтой о славе и признании. Он чувствует, что жив и благополучен, потому что в его голове шевелятся идеи, планы, загораются фейерверки замыслов. Нет, временные неудачи его не собьют. Сил, энергии ему не занимать. Он поставит на ноги сына, даст ему образование. Он ухватит славу за крылья во что бы то ни стало. Волна одержимости захлестывает его.

Сейчас Растрелли-старший похож на упрямого сильного коня, который только и ждет призывного звука трубы.

Итак, Растрелли живут в старом, средневековом Париже. Они ходят по стершимся каменным плитам мостовых и слышат четкие звуки своих шагов. Для старшего Растрелли такие прогулки преследуют чудесную и вполне определенную цель — он натаскивает сына, втолковывая ему главные принципы архитектуры.

— Каждое здание, Франческо, должно нести ясную, четкую идею. В любой постройке нужно соединить красоту с удобством для жизни. Постройка не должна портить лик земли. Дворец должен иметь натуральный вид, а искусство надобно прятать поглубже. В Париже всегда поступали наоборот. Здесь многое вывернуто наизнанку, часто все напоказ…

Больше всего Растрелли-старший любил ходить к Лувру, его постоянно тянет туда. Может быть, он хочет получше разглядеть то, что не доверили самому Лоренцо Бернини. Кавалер привез проект дворцового комплекса Лувра, но его отвергли, а приняли проект Клода Перо.

С особой почтительностью разглядывает отец фасад Лувра, благородство пропорций, богатый скульптурный декор из статуй и барельефов.

— Смотри, Франческо, — говорит он сыну, — самое главное в Лувре — его ритм, особая расчлененность фасада. Это классицизм, он суховат, но монументален. Жаль, что Бернини не дали сделать фасад, он бы утер нос французам. Он бы показал им, что такое архитектура по-итальянски. Когда у Бернини король спросил, какого он мнения о дворце Тюильри, тот ответил, что ему этот дворец кажется огромной безделушкой, большим эскадроном маленьких детей.

А Лувр — совсем другое. Золотой самородок в буром песке повседневности. А вообще я тебе скажу, что готика для меня как сушеные хрящи огромной рыбы. Архитектуру, я убежден, нужно месить. Мять, лепить, составлять из кусков. Любая постройка хороша, когда она не топчется на месте, пусть кружится в воздухе, пусть парит. Если это дворец — он должен жить, двигаться. Ты согласен?

Франческо разглядывал Лувр, и ему пришло в голову, что настоящая архитектура — это не только форма, но и цвет, заключенный в ней. Вместе они и создают цельный образ.

Конечно, если бы он знал Флоренцию, он совсем иначе воспринимал бы все, что видел в Париже. То, что открылось его созерцательному взгляду во Флоренции (туда он попадет только через пять лет), перевернуло все его представления об архитектуре барокко. Он упивался изобилием цвета, изобилием лепнины, изобилием узора. Флоренция была городом счастья, охристо-розовая, с красными черепичными крышами.

Франческо увидел скульптуры Микеланджело, фрески Джотто, тосканские холмы, шпили и купола. Он узнал, что такое увеселительный дворец и что такое парадная резиденция. Он узнал настоящую цену величавой торжественности. И во Флоренции, увидя все собственными глазами, он лучше понял тоску отца по городу, который Леонардо считал самым идеальным в мире.

— Иди сюда, Франческо, — позвал его отец, — смотри, бамбино мио [11] Мальчик мой (итал.). , я тебе сейчас наглядно поясню, что такое французский ренессанс. Ты видишь эти колонны со статуями, аллегорические фигуры? Смотри, как они дополняют архитектуру, обогащают ее! Это сделал великий скульптор Жан Гужон. Из-за них Лувр стад таким пластичным, что я не знаю ему равных. У тебя в жизни будет свой Лувр — учти этот опыт, возьми на заметку…

Архитектор Растрелли вспомнит слова отца, когда будет строить Зимний дворец в Санкт-Петербурге. Здесь он достигнет своей высшей ступени. Он разместит статуи на балюстраде крыши и добьется широкого, плавного, текучего ритма.

Но то будет позже. А сейчас юноша рад жаркому солнцу, чистому воздуху, пению птиц, доносящемуся из темной листвы.

В нем бурлят живые токи молодости, душу распирает детская неукротимость. У Франческо такое же, как у отца, свежее красивое лицо, темные карие глаза. У него по-детски толстые сочные губы. Он проводит по ним языком, потому что рот пересыхает от зноя. Интересно, думает Франческо, что же будет летом, если уже в апреле жара успела утомить горожан. Они устремились к воде — бродят по набережным Сены, стоят у фонтанов, плещутся в прудах.

В шестнадцать лет жизнь кажется нескончаемой… Ты ощущаешь прилив молодых сил. Растет душа, крепнут крылья. Впереди — счастье. Пьянящее, молодое, необъяснимое чувство радости…