Григорий Анисимов - От рук художества своего

Как мог обычный человек создать такое чудо! До чего же бесконечна и многолика человеческая фантазия!

Дворец был изумительно красив. Это была сама природа — только упорядоченная и соединившая восторг человека с его мечтой о прекрасном.

Что-то необыкновенно торжественное было в этом дворце. Щели окон и дверей походили на отверстия в бездну. Ощущение мрачной и дьявольски хитроумной игры возникло у Франческо, но чем это достигалось, он в толк взять долго не мог. Только потом понял, что главное в этом дворце было построено на контрасте — мелких деталей с крупными, тяжелого массивного низа с легким, устремленным ввысь верхом, мрачного с радостным. Словно сдобное пышное тесто всходил дворец, но его все время сжимала властная рука и месила из него уверенную форму.

И через тридцать лет будет вспоминать наторевший русский архитектор граф Растрелли этот дворец. Будет помнить, когда начнет работу над проектом Екатерининского дворца в Царском Селе. Он сделает свой дворец не мрачным, а радостным.

Он сделает свой дворец золотым.

Золотыми будут вазы и статуи балюстрады.

Золотыми будут все капители колонн.

Золотыми будут все наличники.

И тогда заиграют на солнце лепные атланты, замковые камни, кронштейны цоколя. Кариатиды Растрелли подопрут желтое петербургское небо. А Екатерининский дворец в Царском Селе Растрелли историки признают одним из самых замечательных дворцовых зданий мира.

Пролетят года. Славен и знаменит станет стареющий Растрелли. Гений зодчества, подрядчик грандиозных замыслов.

Он останется современником косноязычной эпохи, сработавшим для нее античную радость.

Но сильно омрачится счастье генерал-майора и кавалера ордена святой Анны обер-архитектора двора графа Франческо Бартоломео де Растрелли. Чувство смерти посетит его — черное, бездонное, мерзкое. Холера и оспа, что станут править вместо Петра III, унесут в холодную сырую землю Петербурга четверых его детей — Иосифа, Якова, Элеонору, Бартоломео.

Он лишится единственной любимой женщины — и тогда жизнь покажется ему жутким тинистым омутом. И он скажет: все ничтожно на этом свете, все тщета. Будь оно проклято!

Мы увидим его грузную фигуру, и морозный петербургский ветер будет жечь ему губы, извергающие проклятия.

А когда-то вдали, за сугробами сыпучего снега, под стылым, под неласковым небом взойдут невиданные золотые цветы — его дворцы.

Дворцы России, творения архитектора Растрелли. Одному богу известно, как Растрелли удалось вложить в каждую свою постройку столько любви.

Художники Возрождения стремились по-новому передать человека в единстве с его окружением, и Растрелли открыл единство своих дворцов с самой Россией, которая была лучшей и достойной оправой его творений. Но она умела проявлять странное равнодушие к гению. Обер-архитектор и генерал-майор оказался вдруг ненужным: от работ он был отстранен. Закат дней его был печален, и местонахождение могилы Растрелли — неведомо. Гений, построивший дворцы счастья, пропал без вести…

Наступит день, и Великий архитектор будет всматриваться в морозную даль почти слепыми глазами и твердить:

— Мои дворцы, мои дворцы…

А они переживут время, потому что над ними трудилась, напрягалась и рвалась чистая святая душа.

росветлел лес, и на маленьких озерках захлопотали утки, перевертываясь в воде вверх задом. Чистым изумрудом засверкали на атласном солнышке гладкие шеи молодых селезней. Все это было частью мироздания, встречающей каждый день как праздник. Выбились на парковых газонах первые травы, и такие крепчайшие запахи разбрызнулись — сосновые, влажные, бодрые, что могли любое сердце, любую душу всколыхнуть, успокоить.

Небеса источали покой и мягкую тишину.

В природе, казалось, установилась божья благодать, только вот санкт-петербургский климат… Кто к нему может привыкнуть? В мае возьмут и подуют ни с того ни с сего холодные ветра — и сразу наступит настоящий ноябрь. Дни станут ясными и холодными, а жизнь в такие дни — трезвой и беспощадной. Засвистит, закрутит ветер, завоет, в Неву слетят целые охапки только что народившихся нежнозеленых листочков.

Вдоль по набережной Адмиралтейской стороны стоят дворцы. Когда начинали строить город, предполагали, что он будет деревянный, — лес-то ведь под рукой. И наставили, нарубили деревянные дома с башенками — все-таки Европа. Но время шло, понаехали архитекторы — итальянские, немецкие, французские, голландские, — и в ход пошел кирпич, гранит, камень. Многие из приезжих не выдерживали тягот и бед российских — на кого хворь нападала, на кого тоска, трудно было усвоить здешнее обыкновение относиться к художнику с полнейшим равнодушием к его повседневной жизни. Конечно, были среди приезжих и люди выносливые, терпячие — они страдали, сносили нужды, держались, работали, надеясь на лучшее, не из кротости и смиренья, а потому что не иссякало в них мужество, не избывала сила духа. Такие были уверены, что за терпенье дает бог спасенье. Потому и прижились они, навсегда остались в России, считая ее второй родиной.

А слишком запальчивые, требовательные, непостоянные притерпеться не могли, под любым предлогом они стремились отделаться и бежали из города без оглядки.

Но начатое уже было не остановить.

Еще с Петра, влюбленного в свой парадиз, принято было и узаконено денег на строительство города не жалеть. Потому и ехали в Петербург знаменитости из разных углов Европы.

Заправлял строительством начальник Канцелярии от строений Ульян Акимович Синявин — солидный, сиятельный мужчина. Его энергия и редкий талант упорства премного способствовали возведенью фортификаций, дворцов, церквей, палат и вообще украшению русской столицы.

Главным же в этих делах был неистовый и благородный мастер, не щадящий себя подвижник, человек талантливый и разносторонний, архитектор Варфоломей Растрелли.

Как он оказался при российском дворе, почему остался в России вплоть до своей смерти, став величайшим русским зодчим, творцом неувядаемых шедевров архитектуры, — об этом будет рассказано. Но возьмем на заметку одно соображенье: давно известно, что поденщики ничем не гнушаются, а душа истинного художника жгуче стремится к честности — без этого она мертвеет, ссыхается и пропадает Живший намного позднее, но такой же, как и Растрелли, одержимый искусством мастер и человек, столь же беспредельно влюбленный в свое дело, поведал однажды, что во время нездоровья и бессонницы было ему видение. А именно: появился Петр I и многозначительно сказал: