Григорий Анисимов - От рук художества своего

Леблон обладал многими знаниями, провести его было невозможно. Его энергия преодолевала все затруднения. Он представил царю свой проект застройки и планировки Петербурга. Он отобрал у Растрелли-старшего план Стрельны, признав его малопригодным. Генерал-архитектор Леблон сам произвел точное исследование местности и нивелировку. Он подал царю "Положение места и строения", с планом Стрельнинского дворца. В это же время Меншиков жаловался Петру, что у Леблона ничего не делается, хотя сам мешал французу, задерживая производство работ.

В своих планах Леблон слишком доверялся геометрическому духу. Он не хотел считаться с природными условиями. Его город должен был быть строгим, сухим, тесным. Так, он наложил овал, образуемый крепостными стенами Петербурга, прямо на то место, где Нева сливается с Невкой.

Это вызвало у всех архитекторов недоумение, а потом сильно развеселило. Леблон молча и задумчиво глядел на свой проект и был, казалось, невозмутим. Он моргал своими густыми белесыми ресницами, а потом взял и передвинул центр города на запад. Сердцевиной Петербурга Леблон хотел сделать императорский дворец в центре Васильевского острова. Но по общему мнению всех петербургских архитекторов, сердцем новой столицы должно было стать Адмиралтейство на берегу Невы. Когда центр передвинулся в излучину реки, Нева — эта дразнящая блистательная красавица с ее плавным течением — сама собой вошла в общую композицию города.

Есть архитекторы, которые уповают на линейку и циркуль, забывая, что города рождаются, как люди, и не поддаются выравниванию и образумлению. Вон вдоль берегов Невы вытянулись парадные постройки, дворцы, напротив них — Петропавловская крепость. Хмуро поглядывают они друг на друга. Три магистрали прошили город, словно в Версале, сойдясь в одной точке, но им наперерез устремились поперечные проспекты и каналы. Это создает впечатление спокойствия и простора. А Леблон считает, что в Петербурге все идет вопреки единому продуманному общему плану.

Но оставим пока что в покое планировку города. Нас больше волнует судьба самого Леблона в России. Она вдруг пересеклась с судьбой семьи Растрелли.

Случилось так, что Леблон потребовал, чтобы все начальнейшие художники, которые работают при фортификациях, домах, садах, мануфактуре и при других художествах в городе Санкт-Питербурхе, собирались в назначенный день и час раз в неделю. Собрание это должно было обсуждать вопросы о ходе работ и рабочих силах, и тут же, смотря по надобности, давались бы приказания и заявлялись требования о материалах и рабочих письменно. И настаивал еще, чтобы учреждена была должность комиссара, на обязанности которого была корреспонденция с подлежащими местами и лицами. Леблон предложил князю Меншикову создать Канцелярию строений как специальное учреждение для заведования строительной частью. Он хотел завести всюду, везде и всему самый строгий контроль. Ведь любая проверка есть господство над тобой чужой воли. Это было невыгодно многим. И прежде всего Меншикову.

Отказ Растрелли повиноваться Леблону стал известен царю. I учи сгустились над головами графской фамилии.

Ждали гроз и молний.

Но Растрелли и не думал уступать претензиям пришельца.

И вот тайный советник и кавалер Алексей Михайлович Черкасский передал скульптору, что он отстраняется от дел и отныне будет производить работы не из жалованья, а с торгу, по договорам. Отрешение от жалованья и подрядные работы поштучно показались Растрелли немалым униженьем. И он подал челобитную, что ежели ему в службе отказывают за негодностью, то пусть Канцелярия даст ему полный расчет. Вскоре им объявили, что вновь контракта с отцом заключать не будут, а чтобы он впредь не имел причины бить челом, дать ему из Коллегии иностранных дел абшит [15] Абшит — расчет, увольнение (нем.) .

Из правительствующего Сената к генерал-майору г. Сенявину пошло строгое указание: "Обретающиеся у графа Растрелли разные вещи работ его принять под охрану, а его, Растреллия, отпустить в Москву, дав ему пашпорт".

Сыну тогда показалось, что дела их пойдут кувырком и, возможно, им вообще следует подумать о возвращении в Европу.

Но отец воспринял события по-своему…

Хорошо стоять свежим и прохладным ранним утром возле московских соборов и смотреть, как на зеленых лужайках прыгают безмятежные серые воробьи. Потоки солнечного света пронизывают воздух. Франческо Растрелли — ему 29 лет — испытывает острое наслаждение: он обрел полную ясность духа. Он всем доволен, он строит вместе с отцом в Московском Кремле Зимний Анненгоф — дворец для новой императрицы Анны Иоанновны. Жизнь молодого архитектора полна радостного ожидания.

Полна ожидания, но совсем другого, и жизнь бывшего генерал-полицеймейстера графа и в прошлом блистательного губернатора Антона Девиера.

В это время — на улице уже апрель — в Санкт-Питербурхе по Неве идет лед, по улицам мчат санные кареты, а в Соловецком монастыре, куда загнали Девиера, стоит такая стужа, что перехватывает дыханье. Света белого не узришь.

Беседа с глазу на глаз с русским морозом хорошего не сулит, деревенеешь, как палка.

Антон Девиер — человек еще не старый, но крайне измученный — думает о том, как ему не повезло и какой он неудачник, вспоминает своих детей — Александра, Антона и маленького Ивана. Перед ним возникает лицо его жены — темноокой пышной красавицы Анны. На ней Де-виера женил сам государь Петр. Теперь и жена Анна Даниловна, и дети его живут в деревне — покинутые, брошенные, никому не нужные, несчастные. А он — многократно допрошенный, пытанный в Тайной канцелярии за участие в подготовке дворцового переворота, сосланный на Соловки — ждет смерти. Не велено ему по указу ни с кем говорить, писем не писать, довольствоваться скудною пищею и содержаться под крепким караулом. И какого черта полез он в это сомнительное дело? Девиер вместе с графом Петром Толстым вздумали было свалить светлейшего Меншикова. Ишь куда хватили! Не удалось.

Безмолвие в кельях-казематах. Боль и тоска. Одна отрада здесь — веселый, неунывающий начальник караула лейтенант Лука Перфильев. Он приносит Девиеру вино, и на лице его частенько заметно сострадание к опальному генералу. Вот и ждет его Девиер с горестным нетерпением…

так, его зовут Франческо Бартоломео Растрелли. Он приехал в Россию, в Санкт-Питербурх из Парижа в 1716 году, 23 марта. День этот он помнит хорошо — такие дни оставляют в жизни глубокий след. После Франции Россия кажется иноземцу косолапой и первобытной. И он начал открывать ее для себя в первый же день, поражаясь то мрачной угрюмости людей и природы, то их неожиданному веселью — бесшабашному, с надсадной хрипотой пьяных песен.