Николай Кононов - Восстание. Документальный роман

Мазурова с тех пор мне удалось увидеть лишь раз. В шахматы нам больше сыграть не удалось. В бараке все вели себя еще более отчужденно. К тому же за полгода многие умерли, и вместо них подселили эльзасских дезертиров. Те рассказали, что Красная армия освободила почти все оккупированные территории. Я ни на что не надеялся и менял колеса тачкам, вытаскивал западавшие литеры и смазывал пишмашинки, сколачивал полки для ревира. Сны приходили невыразительные, и лишь раз мне приснилось что-то, столь же яркое, как раньше, — побег.

Ровное, как бы каменистое плато. Спускаюсь не по очень крутому спуску в не широкое ущелье. За мной идет лошадь, тоже спускается в ущелье. В дороге лошадь теряется из виду. В ущелье через некоторое время начинаю подниматься из него по противоположной стороне почти против спуска наверх, по не очень крутой, обрывистой стене, цепляясь за выступы. После подъема иду дальше от края. Стоит домик. Нас в нем несколько беглецов. Прячемся. Появятся преследователи и вдруг оказывается, что это не охрана лагеря, не эсэс, а чека, и они ловят нас. Мы вдвоем с неизвестным уходим на тот скальный край, где поднялись. Появляется желание спуститься вниз. Не спускаемся: очень опасно и мало шансов остаться целыми. Спрятались у камня недалеко от края пропасти. Как будто улеглись спать. А дальше из ущелья поднялся туман.

В марте Крамера отправили руководить другим лагерем. Уезжая, он распорядился рассеять по сублагерям всех причастных к экспериментам в ресторане. Так многие узнали, что система Нацвейлера простиралась далеко за пределы Вогез, на северо-запад Франции, в Люксембург и на правобережье Рейна. Скелеты в робах долбили горы, выволакивали из штолен вагонетки руды, крошили известняк, пилили лес. Веер сказал мне, что не хотел бы отпускать меня, но придется — нужны руководители бригад для строительства лагеря и мастерских фабрики у самой границы с Бельгией в местечке Тиль. Когда я поинтересовался, что намерена выпускать фабрика, Беер слишком панибратски даже для него улыбнулся: «Вы хотите, чтобы меня расстреляли? Нет, предпочитаю быть полезным Германии не на кладбище, а в этом уютном местечке. Целебный воздух, физическая нагрузка, осмысленный труд. Слава рейхсфюреру, что послал нас на курорт».

Грузовик спускался в Ротхау так быстро, что закладывало барабанные перепонки. Охранники с автоматами, ехавшие здесь же, в кузове, терли уши. Их каски съехали набок. Бифо мотались туда-сюда на поворотах и бормотали свои молитвы. Я был единственным среди их полосатой толпы с фиолетовыми винкелями. «Вы говорите по-немецки?» — спросил я соседа. «Да, — тот улыбнулся. — Здесь почти все немцы». «Почему вас преследуют? Вы настолько не угодили католикам?» Он вновь улыбнулся. Его лицо несло на себе отпечаток какой-то неуместной радости. Из-под берета торчал русый затылок. «Слишком долго объяснять здесь. Зубы стучат на ухабах, боюсь откусить язык. Доедем, расскажу. Хорошо?» С моей стороны было опрометчиво ввязываться в разговор, потому что бифо слыли ужасными болтунами и сходу агитировали собеседника. Немцы относились к ним беззлобно, посылали на важные работы и назначали надзирателей из их числа — секта толкователей Библии внушала своей пастве, что трудиться необходимо честно, управлять справедливо, но следуя приказам, и переносить все тяготы без стонов. Я согласился поговорить позже, и скоро мы мчали прочь от Ротхау в клубах пыли, хрустевшей на зубах, вдоль реки, где снег уже стаял и крокусы синели на блеклой траве. Вогезы кончились, и потянулся Эльзас. Шоссе ныряло в долину реки, петляло по нему, находило мост, а потом взмывало серпантином на гряду. Ели сменились дубами. Рощи обрывались полями, многокилометровыми, неровными, с котловинами и распадками. Рельеф напоминал раскрытую книгу со вздыбившимися страницами, в глубине которой, у корешка, текла река. Преодолев несколько таких книг, грузовик въехал в городок Thil с узкими улицами, церковью и горой над всеми его домишками. Склоны горы уходили еще выше, намекая, что вершина снизу не видна. Взревев, грузовик залез на склон и умолк, остановившись среди неровного, искривленного поля. На краю его, у перелеска, был отгорожен колючей проволокой лагерь, чьи бараки только-только строились.

Первые недели мы таскали брус и собирали дома, как фигуры из спичек. Бифо доверили столовую и штаб, поэтому с соседом по грузовику мы видели друг друга несколько раз, впрочем, на ходу. Кроме них здесь работали венгры, итальянцы, румыны, чьей бригадой я начал руководить, а в конце концов под исступленный колокольный звон с церкви пригнали русских. Они два часа влачились от станции Оден-ле-Тиш, и в конце концов в лагерь явилась страшная процессия: испачканные робы, развалившиеся ботинки, запах дерьма. Комендант Бютнер все уяснил и после дезинфекции оставил их на несколько дней в покое. Меня перевели к ним в барак и назначили бригадиром. Нехотя, лежа, свернувшись клубком на холодных полатях, они объяснили мне, что к чему.

Около года назад их всех, пленных из разных шталагов, отсортировали по профессии — искали в первую очередь механиков, электросварщиков и фрезеровщиков — и отвезли в место под названием Дора, которое тут же прозвали Дырой. Их новый лагерь вбурили прямо в скалы, точнее, в тоннели, выдолбленные в горе. Четырехэтажные нары стояли в боковых штольнях, а на свет божий в первые месяцы несчастных вообще не выводили — день и ночь они скручивали ракеты, которые, судя по подслушанным разговорам инженеров, могли долететь до Англии и поразить цель с погрешностью в сотню метров. Соседи собирали истребители «фокке-вульф». Их фабрика занимала высокую, широкую и бесконечно тянувшуюся пещеру, освещаемую круглыми лампами, свисающими из-под потолка. В штольнях же было тесно и сыро, при этом часто не хватало воды и умываться приходилось, помочившись в ладони. Температура не менялась: восемь градусов. День смешивался с ночью, в ушах постоянно стоял гул, и даже приученный не просыпаться от шума мозг будил своего обладателя, когда раздавались взрывы, продлевающие тоннели. Нескольких месяцев им хватило, чтобы понять, что в таких условиях, без солнечного света, свежего воздуха и сколько-нибудь жирной еды они превратятся в червяков. Однако это понимание не означало никаких действий, так как сбежать из тоннеля или поднять бунт было невозможно — из-за секретности Дыру охраняли тщательнее, а сил у подземных жителей осталось мало. Ракетчики решили, что терять нечего, и стали портить изделия. Кто-то сыпал в топливный бак рваный картон, а одна команда там просто устроила urinoir. Испытывали ракеты на взлет здесь же, в отдельном блоке, и когда испорченный экземпляр не взлетел, комиссия тут же выяснила почему. Блокфюрер пролистал записи и выяснил, кто в тот момент какой имел наряд. Пятнадцать саботажников повели на казнь. На подземную площадь согнали всех, включая конторских машинисток, и заставили смотреть, как мостовой кран опускает балку, к ней подцепляют перекладину, к которой прикреплены петли, и кран, как бездушный циклоп, поднимает свою длань, вздергивая механиков.