Кэтрин Уэбб - Потаенные места [litres]

– Хилариус видел, как вы вернулись с фабрики в окровавленной одежде и с куклой в руках. Он слышал, как вы соврали прачке, будто собаки загрызли овцу. Он помнит, как вы просили замуровать дымоход в комнате для занятий с куклой внутри него, – сказала Ирен.

– С какой куклой?

– Я видела ее, прежде чем она сгорела в камине, прежде чем вы ее сожгли. И Таннеры тоже, а также Верни Блант и присутствующая здесь Пудинг. И я видела ее остатки среди золы.

– Хилариус не станет свидетельствовать против меня. Было бы жестоко с вашей стороны просить его об этом, – проговорила Нэнси, но ее голос звучал теперь иначе, совсем не так, как прежде. Пудинг никогда не слышала, чтобы мисс Хадли говорила так неуверенно. Ни разу. – И никто не поверит ни единому слову кого-либо из семьи Таннеров.

– Я не уверена насчет этого. Во всяком случае, суперинтендант Блэкман не станет, как остальные, отбрасывать показания Таннеров.

– Вы это серьезно, Ирен? – откликнулась Нэнси. Она пыталась казаться язвительной, но голос ее прозвучал просто испуганно. – Прошло пятьдесят лет. Не говорите глупостей .

– Вам не кажется, что вы должны понести наказание, Нэнси? За убийство невинной девушки? – не отставала Ирен. Нэнси крепко сжала губы и отвернулась, вернувшись к тихому созерцанию могилы Алистера. – И потом… – продолжала Ирен. – То, что вы сделали тогда, непосредственно привело к смерти вашего племянника. Надеюсь, вы это понимаете. Кровь есть кровь, как сказала мне Роуз Мэтлок. Я думаю, она обо всем догадалась, и мамаша Таннер тоже. Так что, возможно, Илай Таннер в конце концов отомстил за Клемми тем, что заставил вас оказаться в ответе за смерть человека, которого вы любили больше всего на свете.

Прежде чем они повернулись, чтобы уйти, Пудинг увидела, что Нэнси Хадли вдруг словно оплыла, как сальная свечка, ее всегда прямая спина согнулась, подбородок упал на грудь, а руки поднялись, чтобы закрыть лицо. Женщина выглядела настолько непохожей на себя, что Пудинг поняла: небольшое усилие, и она сумеет представить на ее месте совсем другого человека – не того, которого так давно знала.

Еще стояла ранняя утренняя прохлада, когда Пудинг поставила чайник на плиту. Было зябко – ночные температуры за последние дни упали на несколько градусов. Скоро сентябрь. Долгое лето наконец закончилось. Плиточный пол кухни холодил босые ноги. Пудинг подошла к задней двери коттеджа Родник и посмотрела вдаль, где на противоположной стороне долины сквозь небольшую дымку виднелась Усадебная ферма. Поля теперь выглядели золотыми – даже пастбище, чертополох стал коричневым и скукожился. Ягнята по росту почти сравнялись со взрослыми овцами и были слишком заняты едой, чтобы резвиться и прыгать. Листья конского каштана стали бурыми по краям.

Зашипел чайник. Доктор Картрайт вышел из уборной в дальнем углу сада и посмотрел на часы. Потом Пудинг услышала, как мать встала с кровати и начала одеваться. Донни копался в огороде, где последние бобовые стручки стали толстыми и жесткими, а листья латука пожелтели и юбочкой свисали вокруг стеблей. Вернувшись из тюрьмы, брат начал усерднее помогать Луизе по хозяйству. Он перестал ходить на фабрику и проводил больше времени дома.

– Пудинг, как ты спала? – спросил отец, поцеловав ее в щеку.

– Спасибо, хорошо, – отозвалась она. – Чашечку чая?

– Боюсь, нет времени. Я обещал, что первым делом зайду к мистеру Лонгу, а он очень рано встает.

С тех пор как Донни оправдали и отпустили домой, у доктора стало больше пациентов. С него словно сняли проклятие, и люди чувствовали себя наивными простофилями из-за того, что поверили в виновность Донни. Доктор взял саквояж, стоявший у двери, похлопал себя по карманам, проверяя, при нем ли очки, и улыбнулся дочери.

– Счастливо оставаться, – произнес он. – Я вернусь к обеду.

К тому времени, как Луиза спустилась вниз, тревожно теребя пуговицы своей кофты, Пудинг уже накрыла стол, и они с Донни уплетали завтрак.

– Я опоздала, простите, – извинилась Луиза.

– Это совсем не важно, мама, – откликнулась Пудинг.

Пальцы у Донни были перепачканы в земле, и он слизывал прямо с них апельсиновый джем. Шрам на голове был таким же ужасным, как раньше, и ему снова снились кошмары, но он был дома. Луиза теперь все чаще впадала в прострацию, и все реже бывали у нее моменты просветления, достучаться до нее стало почти невозможно. Но все четверо снова были вместе и не собирались расставаться. И это, как считала Пудинг, делало остальное вполне приемлемым. Спускаясь вместе с Донни, спокойно шагающим рядом, с холма по дороге на работу, Пудинг спрашивала себя, сколько раз ей еще осталось совершить такое путешествие. Ирен Хадли выставила Проказницу и Барона, лошадей Нэнси и Алистера, на продажу, а престарелый Хохолок вряд ли сумеет продержаться еще одну зиму. Оставались только Данди и Робин, а уход за ними не требовал присутствия на ферме конюха в течение целого дня.

– Что ты будешь делать сегодня, Донни? – спросила Пудинг.

Брат нахмурился, пытаясь вспомнить.

– Косить траву в саду, – проговорил он наконец, и девушка улыбнулась.

– Твое любимое занятие, – сказала она.

Донни кивнул. Он любил видимые результаты, аккуратные полосы в траве, выстриженные косилкой, которую нужно было толкать перед собой. У Донни будет работа до конца его жизни, пообещала Ирен, но, если она продаст ферму, что тогда? И если для Пудинг не найдется на ферме занятия, то куда ей податься? Все вокруг было теперь совсем другим, не таким, как раньше. Фабрика выглядела по-прежнему, равно как и Усадебная ферма, и деревня, и коттедж Родник. Но это лишь с виду. На самом деле все изменилось. И Пудинг не знала, как будет жить дальше, сталкиваясь на каждом шагу с воспоминаниями и отголосками ее прежней беспечной жизни. Девушка расправила плечи и подняла голову. Она, конечно, не уедет ни в какой секретарский колледж и не оставит свою семью, а потому, что бы ни случилось дальше, ей придется с этим справиться.

Когда лошади были накормлены, а конюшни вычищены, Пудинг запрягла Данди в стенхоуп, и вскоре Ирен вышла из дома, натягивая кожаные перчатки. Пожалуй, она выглядела слишком роскошно в своей воздушной блузке и туфлях на крепких, устойчивых каблуках.

– Готова? – спросила она неуверенно.

– Дело только за вами, – кивнула Пудинг.

Они устроились на сиденье, Ирен взяла вожжи и цокнула языком, подавая сигнал Данди.

– Хорошо, – похвалила Пудинг. – А если он станет лениться и не сдвинется с места, просто резко скажите: «Пошел!»

Ирен, как усердная ученица, направила коба – который и без того знал, куда ему идти, – к воротам фермы, а потом вниз по склону. Они степенно проехали через весь Слотерфорд, мимо его крошечного магазина, моста и фабрики, а потом мимо дома Таннеров, на который не обратили особого внимания. Они не знали, как обращаться с его обитателями после всего, что произошло. Те не таили на них злобы, но о том, чтобы простить ее и Ирен, а тем более предать случившееся забвению, конечно, не могло быть и речи. Кожаный хомут заскрипел, едва Данди, поднатужившись, стал взбираться на крутой склон, ведущий к развилке, где Джермайнская дорога резко поворачивала налево, к Биддстону. Но они повернули направо, на Уивернскую дорогу, чтобы навестить Роуз Мэтлок и Мэри Блэк, мать и сестру Клемми. Идея поехать к ним принадлежала Ирен, и она же попросила девушку поехать с ней – отчасти ради советов по управлению стенхоупом, как подозревала Пудинг, а отчасти ради самого визита. Но Пудинг был рада туда отправиться. Девушка однажды гостила на ферме Медовый Ручей, когда ее семью пригласили туда на ужин хозяева, после того как доктор Картрайт вы`ходил их младшего сына Дэниела, заболевшего коклюшем, но на ферме Уиверн она никогда не бывала. Для нее Клемми Мэтлок была еще одной ожившей бумажной птицей. Увидеть дом, где та жила, и встретиться с ее матерью было неодолимым соблазном.